— Я предлагаю просто сообщить ему, а что он будет делать с этой информацией — уже его ответственностью. Твоя ответственность — рассказать ему все!

— Алис, нет. Пока что я не готова. Господи, да как я вообще могу быть готовой? Ты слышала, что он сказал мне!

— Лен, он был не в себе!

— Три месяца?! — кричу в отчаянии, чувствуя, что подруга встает на его сторону.

— У него был непростой период…

— У меня тоже, — огрызаюсь, но тут же смягчаюсь. — У меня тоже непростой период, Алис. И с сегодняшнего дня этот период переходит в режим пиздеца… потому что я не могу прервать беременность, а как справиться со всем этим — не имею ни малейшего понятия. Я в заднице, и просвета в ней не видно!

— Твой первый просвет — это сообщить обо всем Самсонову. Иначе это сделаю я.

6. 4. Флэшбэк

Три месяца назад. После той самой ночи

Илай не повез меня к себе домой, я не хотела в таком неадекватном состоянии показаться на глаза бабе Люсе и Алисе, последней особенно, потому что не хотела расспросов.

Что было между мной и Глебом, как я оказалась у него в квартире, в его кровати и под ним… Почему вернулась вся в слезах, сделал ли он мне больно и зачем я пошла на это, зная, что дальше секса наши отношения не зайдут…

И это лишь малая часть предполагаемых вопросов, к которым я не готова. Не сейчас.

Я обязательно выслушаю, какая я наивная дурочка, а после все объясню подруге, но позже. Сейчас, после накрывшей меня истерики, я хотела остаться наедине с собой и, заняв немного налички у Багирова, купила самый бюджетный билет до Питера и сняла себе койко-место в захудалом хостеле Москвы, чтобы дождаться поезда.

— Уверена, что не хочешь снять себе номер получше? Деньги не проблема, Лен. Отдашь как сможешь.

— Нет…

Прерывисто всхлипнув, трясу головой и вытираю остатки слез с лица.

Я сейчас в таком разбитом состоянии, что мне уже абсолютно все равно, как я выгляжу. Но жалость, которая исходит от Багирова, разрывает меня на атомы, окончательно и жестоко.

— Все нормально, Пантера. Меня устраивает койко-место. Передай Алисе, что я заеду завтра за вещами.

Багиров молчит. Напряжение в салоне все еще чувствуется после моих рыданий. И я очень хочу ускользнуть из этой гнетущей неловкости. На мгновение я поддалась слабости, но сейчас, немного придя в себя, жалею, что сделала это.

Слишком резко отстегиваю ремень, и за неосторожное движение боль наказывает меня: хватаюсь за ручку, но дискомфорт внизу живота вынуждает меня зажмуриться.

— Черт…

— Иди на хрен, Твихард. Ты не останешься здесь в таком состоянии.

И заводит машину. Сцепив зубы, я подаюсь к нему и хватаю за руку.

— Не смей, Багиров! Я останусь.

Мы сталкиваемся хмурыми взглядами: у меня такой, потому что мне плохо и больно, у Илая — от злости и упрямства.

— Прошу… — голос надламывается. — Мне нужно побыть одной. Я имею на это право. Не дави на меня!

Багиров скрежещет зубами.

— У меня все хорошо, — натягиваю дрожащие губы, пытаясь изобразить улыбку, но это вызывает у Илая лишь недобрый смех.

— Ага, ахуенно все, Лен.

— Я переночую, побуду наедине со своими мыслями и завтра позвоню вам. В конце концов, я взрослая девочка, — пытаюсь хорохориться, но от движения бедрами опять сжимаюсь из-за неприятных ощущений. — Единственное, что ты мог бы мне дать, — обезболивающее.

Перед тем как все-таки выйти из машины друга, мне приходится выслушать гору матов и проклятий в духе: «На что я, блядь, подписался! Попробуй только натворить глупостей, и я достану тебя из-под земли, Рыжая!» и еще «Если Алиса узнает, что я оставил тебя здесь, она меня сама придушит».