— Возьми уже наконец трубку! — кричит мать из прихожей. — Прекрати уже сидеть в своем панцире, Глеб! Люди скучают по тебе!

Она хлопает дверью, и я остаюсь один, как хотел, но облегчения не испытываю. Вот ни хера подобного. Отчасти потому, что Астахов продолжает долбить на телефон. Точно так же, как пульс долбит в моих ушах. Гудит.

Я отдалился от них. И откровенно говоря, я завидовал всем моим парням. До боли в зубах мне хотелось быть с ними, но теперь я заложник костылей, и не факт, что ситуация изменится в лучшую сторону даже без них.

Думать не хочу о том, сколько пройдет времени, прежде чем я смогу передвигаться более-менее самостоятельно и без дискомфорта.

Трель входящего звонка обрывается, но только для того, чтобы раздастся снова.

Сука.

Чувствую себя так мерзко, что отталкиваю от себя товарищей по команде только потому, что не могу разделить с ними радость побед. Побед, к которым они отлично идут и без моего участия.

Ни у кого из них особо не изменилась жизнь, пока я все глубже и глубже уходил на дно. От них и от всего мира.

Головой понимаю: веду себя как эгоистичный ублюдок, но ничего не могу поделать с собой. Я завидовал своим парням и ненавидел себя за то, что не мог быть с ними. А их — за то, что они прекрасно справлялись и без меня.

Вдох. Выдох. Сжимаю и разжимаю кулак на столе, а потом хватаю телефон и, сжав зубы, принимаю вызов.

— Воу, бродяга! — на экране высвечивается веселый Астахов. — Ты решил попасть в книгу рекордов как самый бородатый хоккеист?

Невеселый смешок слабо растягивает мои губы. Твою мать, как же я скучаю по ним. А-а-а-а…

С силой провожу ладонью по лицу и облокачиваюсь на стол, перекладывая телефон в другую руку.

— Типа того.

На фоне шум транслируемого матча по телеку, гул голосов и стук приборов.

Они на выездном матче. В Сочи.

И в горле внезапно становится тесно.

На экране появляется довольная рожа Сокола.

— Эй, чувачок! Нам тебя не хватает!

15. 11

Прошло уже четыре часа с тех пор, как уехала мать. И три часа тридцать восемь минут, как я закончил разговаривать с парнями.

Я обещал им, что посмотрю игру, но вот он я, сижу в гостиной, сверлю взглядом пульт и скрежещу зубами, презирая себя за то, что не могу…

Я, блядь, не могу включить этот гребаный матч. И даже болезненный укол совести не помогает перебороть себя.

Но я балансирую на грани, предчувствуя, что сдамся. Отчасти все дело в чувстве вины, которое терзает меня каждый раз, когда я ищу повод, чтобы избежать всего, что было в моей прежней жизни.

Потому что как прежде уже не будет. Как и не будет того Смайла, который мог выкрутиться из любой ситуации с улыбкой. Послать все к черту и делать то, что он хочет, невзирая на последствия.

Теперь в моей жизни сплошные последствия и совершенно нет места для шуток, веселья и моего фирменного обаяния.

Я стал чужаком сам для себя. Во мне бесконечная темнота, мрачная и утягивающая на дно. К беспорядочным, ненавистным мыслям. Их так много, что я не могу ничего поделать с атакующей безысходностью и беспомощной яростью. Все это мутирует внутри в пугающую пустоту, в безразличие к собственной жизни.

Звук подъезжающей машины возвращает к реальности.

Встряхнув головой, тру ладонями лицо и на мгновение прикрываю глаза.

Черт. Блядь. Кого там опять принесло? Почему нельзя оставить меня одного хотя бы на один ебаный день? Я устал притворяться и отвечать на заезженные вопросы.

Входная дверь хлопает, и я узнаю незваного гостя по тяжелым шагам. А через мгновение он появляется в дверях гостиной.

Мой взгляд падает на синюю папку в руках Багирова, он кидает ее на журнальный столик передо мной, а сам падает в соседнее кресло.