ты должен сделать следующий шаг, сынок.

Я молчу, стиснув челюсти, наблюдая, как Багиров сцепляет руки на затылке в каком-то отчаянии, а потом порывается к Лене, но та отталкивает его и с яростью во взгляде что-то шипит ему в лицо.

Сделать шаг. Да, блядь, она теперь и на пушечный выстрел к себе не подпустит. Да и не знаю я, как к ней подойти, с какой стороны, чтобы не напороться на торчащие во все стороны шипы.

И вообще, нужно ли ей это? Шаг с моей стороны. Или же достаточно закрывать финансовое окно в обеспечении ребенка? По крайней мере, она ясно дала понять, что от денег не откажется. А вот от общения со мной — вполне может.

Я видел ее взгляд, и сколько ненависти в нем плескалось ко мне. Беспомощной злости. Презрения.

Уверен, стой я тверже на ногах, она бы физически показала, насколько ненавидит меня.

Я и сам себя ненавижу.

Мягкое прикосновение ладони к спине вызывает мгновенное напряжение в теле, и я стискиваю костыли до боли в руках.

— Я ведь всей душой болею за тебя, сынок, — тихо произносит мама и целует меня в плечо. — А теперь и за Леночку. Ну ребенок уже есть, никуда не денешься, нужно взрослеть и браться за голову вам обоим. На вас теперь такая ответственность, нужно как-то находить общий язык. Хочешь, я выйду, успокою ее?

— Нет! — резко бросаю, наблюдая сквозь тюль, как Лена истерит, распахивает дверцу и садится в машину друга.

Вот и все.

Она уедет. И никто сейчас не переубедит ее в обратном. Возможно, я мог бы попытаться. Да, блядь.

Мог бы…

Проглатываю истеричный порыв рассмеяться.

Мог бы, если бы стоял на своих двух без этих ебаных палок. Я и без того в бешенстве, что предстал перед ней в таком виде.

Сука… даже до гостиной не мог нормально дойти. Позорник, блядь.

Я не видел ее лица, когда едва не рухнул, споткнувшись о собственную боль, но, надеюсь, в нем не было жалости.

Хотя, судя по тому, сколько в ней ненависти, до жалости там далеко. Она даже не дернулась подбежать и помочь, как регулярно делает моя мать, так что жалостью там и не пахнет. Но мне она и не нужна. Жалость. Только не от нее.

Багиров трогается с места, и внутри, от осознания, что она сейчас уедет, что-то сдвигается. Как титаническая плита, из-под которой выползают черви сомнения. Они неприятно шевелятся. Где-то под ребрами. Вокруг сердца. В легких. Разъедают изнутри осознанием необратимости.

Я сглатываю, продолжая стоять у окна, пока из поля зрения не исчезает копна рыжих волос.

Даже не обернулась и не посмотрела на дом. Даже не попыталась убедиться, что я не вышел следом.

А чего я ждал?

Мама нежно проводит ладонью по спине, и я слышу, как она всхлипывает, но это лишь раздражает, и я, освободившись от ее жалостливого прикосновения, со злостью ковыляю на костылях прочь.

Направляюсь в ванную. Закрываю за собой дверь, балансируя на ненавистных костылях, а потом отшвыриваю их и впиваюсь руками в раковину.

Скалюсь от боли и беспомощной ярости.

Она уехала, и какого-то черта это выворачивает наизнанку. Вот просто пиздец.

Будто приехала только для того, чтобы разворошить мою душу как гребаное осиное гнездо. Разорвать когтями. И вытащить все наружу. Напомнить о себе, а после оставить труп моего чувства вины.

Я совершенно не представляю, как эту ситуацию можно исправить. И хочу ли я, блядь, ее исправлять?

Да, я готов выполнить свой долг и платить Лене деньги, сколько того потребует содержание ее и ребенка. Но нужно ли что-то большее? Эмоциональные обязательства? Встречи? Общение?! Я ведь вроде бы хотел, чтоб она держалась от меня как можно дальше. Так какого хуя тогда сейчас, когда она удаляется, мне не становится легче?