Утром, когда по нашей новой привычке Марфа принесла мне в комнату кашу с желтым, словно летнее солнце, кружком масла в центре тарелки, я решилась:

— Марфушка, присядь со мной, – ласково попросила я, – Ты же знаешь что-то важное?

Она быстро запустила руки в карман юбки. Я уверена была, что рука её прямо в кармане начала перебирать четки. Мне показалось, что она прочла мои мысли и вынула руки из карманов.

— Барышня... – начала она, теребя теперь край фартука. – Не велено мне... Батюшка ваш...

— Марфа, пожалуйста. Мне нужно знать.

— Дар ваш, он особенный, – наконец прошептала она. – Батюшка говорил, что как цветок, должен распуститься постепенно. Торопить нельзя – погибнет. Так и с вами... - Она помолчала, словно собираясь с мыслями. - А люди... Есть такие, что боятся всего необычного. Травили они тех, кто с даром. Называли колдунами, ведьмами. Николай Палыч потому и прятал вас, оберегал. И Савичев-старший, и Строгов – они понимающие. Но и им не всё говорить можно. Время должно прийти.

— Какое время, Марфа? – спросила я, но она только покачала головой:

— Не спрашивайте больше, барышня. Всему свой срок. А я слово дала, поклялась. Главное: следить, чтобы вы себе не навредили, да скрытной оставались. Может даже и хорошо, что вы пока вот такая, - с этими словами она, не оборачиваясь вышла из комнаты.

А я осталась с открытым ртом.

«Вот такая» и «пока». Вместе эти слова означали, что это можно изменить. Но ведь я уже попробовала, и у меня получилось. Немного, малюсенький шрам, и потом я чувствовала себя худо. Чтобы вылечиться полностью, наверное, потребуется много времени и сил. И много сытной еды. На которую денег у нас как раз и нет сейчас.

— Ладно, подождём. Если надежда есть, то и жить стоит, - прошептала я себе под нос и глянула на тот самый шрам, который заметно отличался от остальных.

Доев кашу, а за одно еще две булочки, припрятанных с вечера, я запила съеденное большой кружкой чая с молоком и тремя ложками сахара. Встала, закрыла двери на ключ и, вернувшись в постель, закрыла глаза. Снова положила палец на тот самый, ставший уже белым рубец.

Жар собрался в голове моментально. Потом быстро пробежал по конечностям, вернулся к груди, сконцентрировался в солнечном сплетении. А когда я представила, как он наполняет мою правую руку, он метнулся в неё. Рука загорела, а я, стараясь не выдать себя криком, прикусила губу.

На этот раз я не зажмурилась. И видела своими глазами, как белая, отдающая голубизной кожа в районе того самого шрама меняет свою структуру. Она прекращает блестеть, как лощеный лист бумаги, набирается плотности. Потом розовеет, краснеет, будто ее расчесали.

Поняв, что голова начинает кружиться, я откинулась на подушки. Сил снова не осталось. Я протянула руку к столику у кровати и взяла большую кружку с молоком. Потом вытащила из-под подушки еще одну булку с корицей и съела с жадностью, запивая.

Шрама на запястье больше не было. Даже следа от него. За два раза я смогла исправить участок кожи размером два сантиметра на три. Это капля в море, но она только что дала мне надежду.

Покончив с молоком, я погрузилась в сон. Важно было не пропустить официальный завтрак, который проходит в столовой. И где дядюшка считает, что мы оба едим впервые сегодня.

За завтраком мы молчали, и я была довольна этим.

— Ты выглядишь больной, милочка, - покончив с кашей, заявил дядя.

— А ты выглядишь наглым. Особенно, когда приезжают мои гости. Зачем ты лезешь в наши разговоры? – я решила не терпеть, не притворяться дурочкой, потому что это вот-вот могло стать причиной нападения на него.