Такими вот вечерами жизнь казалась сносной даже в самых чудовищных ситуациях. И мои упаднические мысли уже начали было отступать. Но…
Марфа, выглянув в окно, побледнела:
— Барышня, это Аркадий Петрович, - прошептала она, словно давая мне решить: открывать двери или не стоит.
Я замерла. Это имя было знакомо, но я все никак не могла понять откуда?
— Открывай, - приказала я Марфе, вспомнив, что так зовут моего отверженного жениха.
Экономка, как мне показалась была чрезмерно взволнована. Или испугана? Неужто он настолько чудовище? Ну, если он и расстроен, то увидев меня нынешнюю, думаю, не будет особо горевать.
Чуть замешкавшись в прихожей, на пороге гостиной появился мужчина. Хорошо, что один, без компании. Если бы явились несколько человек, мне пришлось бы соображать: кто из них жених.
Аркадий Петрович возвышался в дверном проёме - статный мужчина лет тридцати. Безупречно уложенные тёмные волосы, правильные черты лица, которые не портило даже снисходительное выражение лица: правый уголок рта был чуть приподнят в ехидной улыбке.
Дорогой сюртук сидел безупречно, выдавая привычку одеваться у лучших портных. Серые глаза нежданного визитёра смотрели пристально, изучающе, как бы пытаясь найти в моем лице прежнюю Веру. В этом взгляде сквозило что-то собственническое, отчего становилось не по себе. Холёные руки с длинными пальцами и печаткой на мизинце нервно теребили трость с серебряным набалдашником.
— Ты совсем другая, - произнёс он с плохо скрываемым раздражением.
— Прости, раз уж мы на ты. Пришлось поучаствовать в пожаре. Так сказать, снабдить его горючим, - внутри у меня словно взорвался и начал поднимать на поверхность лаву вулкан. Такой мощи, запитанной на ненависти, я не испытывала никогда.
Подумалось: если во мне появилась какая-то неведомая сила, то вот с этой силою я точно могла убить, лишь прикоснувшись к человеку мизинцем. Что я сделала плохого? Отчего столько ненависти в его взгляде?
Поднявшись с дивана и не давая ему пройти в гостиную, я пошла наперерез.
— Как ты могла написать мне отказ? Как ты могла опозорить меня? – он говорил отрывисто, даже злобно. Верхняя губа оголяла зубы при каждом слове, и он становился похожим на огрызающуюся собаку.
— Я честно написала, что страшна, и не желаю тебе такой жены!
— Вот это письмо ты написала мне. И пока я был в отъезде, его прочла моя семья! – он бросил мне в лицо развернутый лист. Я автоматически глянула на Марфу, стоящую за его спиной. Похоже, она готова была вломить по его тупой голове. Иначе зачем в её руке была кочерга?
Марфа опустила глаза. И я поняла, что там написано совсем не то, что я диктовала. Поднимать лист с пола я не стала.
— Уходи. Иначе я заявлю, что ты угрожаешь! – я говорила громко. Елена в кухне должна была слышать и, наверное, позвать Николая на всякий случай.
— Даже держишься иначе, говоришь, как сумасшедшая, - он хохотнул, и его лицо стало похожим на маску. - Куда делась твоя грация, твоя утончённость? Где твоя великолепная белоснежная кожа? – каждое его слово ранило как нож. Все мои рубцы снова горели огнём по-настоящему.
— Убирайся, Аркадий, уходи, - чувствуя, что силы покидают, я удивилась: где же та страсть, с которой я готовилась обороняться?
— Ты страшилище, Вера. Стра – ши – ли – ще! – голос его вдруг начал звучать как эхо. Потом комната сделала кувырок и…
…Я оказалась дома. Дома, в старой квартире, где мы жили с родителями. Где я ходила в школу, откуда мне пришлось уехать из-за того, что жизнь моя очень круто изменилась.