— Ты сам сказал, что мы друг другу больше никто. А я, прости, не отчитываюсь перед чужими мужчинами.

— Это мой ребёнок! — кричит он, подходя слишком близко.

— Поздно вспомнил, — дергается мой голос.

— Я…

— Ты выбрал другую. А я выбрала жить.

— Ты не имела права решать одна!

— А ты не имел права мне изменять, — с вызовом смотрю в его злые глаза.

Молчи, не дрожи, держись. Будто у нас снова двенадцатый раунд, и я на ринге против него. Только теперь я не та, что раньше. Не девочка в его худи, не влюблённая тень за его спиной. Теперь я — одинокая женщина, которой надо научится выживать одной в этом безумном мире.

— И этот ребенок не твой!

Он замирает. Потом он отводит взгляд. Слишком резко. Слишком молча.

И тут я не выдерживаю.

— Больно? — спрашиваю, тише. — Больно, Виктор, да?

Скажи, что да! Я хочу, чтобы ты испытал все то же, что и я!

Он поднимает глаза. И я понимаю — попала. Прямо в ту точку, в которую он сам себе запрещал смотреть.

Но он — Виктор Эдуардович. Он не даст слабину. Никогда. Он только делает шаг ближе. Медленно. Уверенно. По-хищному. Смотрит на меня с высоты своего роста. Из-под тяжёлых бровей. И в этот момент я понимаю: он всё знает. Он знает, что я лгу. Что это его ребёнок. Все, сволочь, знает.

— Не тебе спрашивать, больно ли мне, — говорит он наконец. Голос глухой, натянутый. В нём — ярость, обида, горечь. И что-то ещё, от чего у меня перехватывает дыхание. — Я не врал тебе. А ты сейчас врешь мне. Прямо в лицо.

— Да ты же у нас святой! — выкрикиваю я, не выдержав. — Черт, Виктор, ты даже «прости» сказать не смог по-человечески!

Он подходит ещё ближе. Я могу чувствовать, как он дышит. Его пальцы тянутся к моему запястью, но я дергаюсь, как от горячего утюга.

— Не трогай меня, — выдыхаю.

Голос срывается. Он становится тонким, как стекло. Ещё чуть-чуть — и я тресну. На осколки.

Но он не отступает. Его глаза — льдинки. Тонут, режут, колют. И вдруг…

Он делает шаг назад.

Медленно. Как зверь, отступающий не из страха, а потому что не хочет причинить боль.

— Ладно, — говорит он, тихо, чужим голосом. — Не буду.

Молчание между нами становится плотным, как бетонная стена.

Я слышу, как капает вода из крана. Как трещит холодильник. Как у меня в груди колотится маленькое, новое сердце.

— Спасибо, — перевожу дыхание и вновь смотрю на своего бывшего мужа. — А теперь уходи! — произношу я с отчаянием и силой, которых сама не ожидала.

Он стоит.

— Уходи! — я срываюсь на крик и следующую секунду хватаю со столешницы чашку и запускаю ее в сторону бывшего мужа.

Чашка разбивается о стену, брызги холодного чая расплескиваются на пол и по его ногам.

— Шеф, все в порядке? — в дом залетает его охранник.

— Да. Все нормально. Выйди, — стиснув зубы велит своему безопаснику.

Я с трудом сдерживаю слёзы, которые вот-вот прорвутся.

— И ты уходи. Уходи и не возвращайся. Мне больше не нужно твоё присутствие здесь.

Он делает глубокий вдох, хочет что-то еще сказать, но я отворачиваюсь от него и смотрю в окно.

Секунда и я слышу, как дверь захлопывается с громким щелчком, и в тишине остаётся только моё учащённое дыхание и гул капающей воды.

12. 12

Фаина

Я сижу в холодном кабинете, ноги нервно покачиваются, ладони потеют, а сердце бьётся как сумасшедшее. Врач смотрит на меня внимательно, её лицо спокойно и строго одновременно.

— Фаина, — начинает она мягко, — расскажите, как вы себя чувствуете? Токсикоз есть?

Я киваю головой, пытаясь не расплакаться:

— Есть. А еще усталость и какие-то странные ощущения. Иногда потягивает внизу.

Врач вздыхает и берёт мой медицинский лист.