Не то. Опять не то.

Она качает головой. Грусть на лице такая, что даже мне становится страшно. Не за себя — за неё.

— А тебе не приходило в голову, что я не хочу, чтобы ты знал? — она говорит спокойно, но каждая её фраза как контрольный в голову. — И тебя я больше не знать, не видеть — не хочу!

— И все же, ам с тобой придется обсудить кое-что важное.ак она напрягается и отходит в сторону:

— Заходи, раз приехал.

Я прохожу внутрь. Всё, кажется, уменьшенным — стены, мебель, она сама. Но только кажется. На самом деле это я теперь не такой большой. Я в её доме гость. А в её жизни — бывший.

— Как ты? — спрашиваю.

Фаина фыркает:

— Серьёзно? После того, как ты мне через адвоката решил имущество делить, ты спрашиваешь, как я?

Я опускаю глаза.

— Это не я. Это… юридическая необходимость. Бред. Я не хочу у тебя ничего забирать.

— Ага. Особенно покой.

Она идёт на кухню. Я следом. Там пахнет яблоками и мятой. Фая наливает себе воду, глотает. Руки дрожат. Это я сделал с ней.

— Фаина, — говорю я тихо, — ты же знаешь, я не умею просить прощения.

Она оборачивается.

— Знаю. Да и поздно для него, — хладнокровно бросает она. — Поздно для раскаяния. Но не поздно для суда. Вон там, за дверью. Всё, что ты хочешь — пиши мне через бумагу. Я тебе тоже через бумагу отвечу.

Она уходит в сторону, словно я — что-то грязное, занесённое с улицы.

Ведь я знал эту женщину лучше, чем знал самого себя. Знал, как засыпает, держа пальцы у горла. Как обнимает подушку, если меня нет рядом. Как делает вид, что не обижается, хотя внутри — выжженное поле.

А теперь она говорит:

— Все вопросы – через бумагу.

Слова врезаются в кожу.

Но я не подаю вида.

— Ладно, — произношу глухо. — Хочешь бумагу — будет тебе бумага.

Она замирает у раковины.

Только плечи чуть дёргаются. Я это замечаю.

Всегда замечал.

— Уходи, Виктор. Ты мне здесь не нужен. Ты в жизни моей больше не нужен.

Я делаю шаг вперёд.

Слишком близко. Специально. Она сейчас — запах мёда и гнева.

Она разворачивается — резко, как пружина. И вдруг… Её рвёт. Прямо в раковину. Тело сотрясается судорогой, руки цепляются за край мойки, а я — будто током ударен.

— Фая… — я уже рядом, на автомате. — Эй. Эй! Что с тобой?

— Это меня от тебя так тошнит, — она отмахивается, как будто я — враг. Как будто мое присутствие делает ей только хуже. Но всё происходит слишком быстро, слишком… не похоже на неё. Фаина задыхаясь, плескает себе в лицо холодной водой.

А я вижу. Вижу то, что должен был заметить раньше. Футболка тонкая. Она чуть натянута на животе. Не так сильно, чтобы чужой догадался. Но я ж — не чужой. Я видел её тело тысячу раз. Вижу разницу. И понимаю.

Молча, медленно, как будто имею право на этот жест, подхожу ближе. И поднимаю край футболки. Она пытается отдёрнуться, но я успеваю. Живот. Небольшой. Но он есть. Мягкий, тёплый, живой. Моя ладонь замирает на нём. А она, наконец, поднимает на меня глаза. В них — страх.

— Ты... — выдыхаю я. — Ты беременна?

Молчание. Оттолкнув меня, она отворачивается, снова моет руки. Снова трет запястья, как будто может отскрести с себя прошлое.

— Кто отец? — рычу я. Слишком глухо. Слишком опасно.

Она поворачивается, и смотрит прямо мне в глаза.

— А тебе какое дело?

— Сколько? — спрашиваю.

— Это не от тебя! — зло шипит она.

Врет же, зараза!

— Сколько, Фаина?

Она сжимает губы. Секунда. Две.

Потом бросает с вызовом:

— Четвертый месяц. Я тебе изменила, сразу же, как только ты ушел к Марине.

А в глазах читается: «Ну что, больно тебе? Хочу, чтобы было очень»

Твою ж мать!

Фаина

— Почему ты не сделала аборт? — рычит на меня бывший муж. — Отвечай!