— Я знаю, — отвечаю. Голос мой — стекло. Прозрачный. Режущий.

Мы смотрим друг на друга. И в этом взгляде — больше, чем во всей брачной жизни. Все "если бы", все "почему", все "зачем".

— Странное чувство, — произносит он. — Будто с меня сняли кожу.

— А меня — сожгли. Но всё равно легче стало.

Он качает головой.

— Ты изменилась, Фая.

Конечно, изменилась! У меня токсикоз вторую неделю. Тошнит так, что наизнанку вывернутся хочется.

— Тебе кажется.

Он хочет что-то сказать, но в этот момент открывается дверь — и в коридор выходит молодая женщина. Лет двадцать пять. Может чуть больше. Стройная, как колонна в музее современного искусства. Платье сшито точно по фигуре, тонкая шёлковая ткань нежно-розового цвета, на губах — прозрачный блеск, волосы гладкие, до плеч, будто только что с укладки. Несет себя, как победительница, даже здесь, в коридоре суда.

Девушка бросает быстрый взгляд на Виктора, потом — на меня. Её глаза оценивают. Холодно. Не зло, нет — так, как смотрят на список дел, где ты ни первая и ни последняя.

— Витюш, ты скоро? — спрашивает она тихо, но с тем тоном, в котором уже есть право. Право на "мы".

Удивительно, но эта интерпретация имени его всегда бесила.

Он сжимает челюсть и отвечает не сразу.

— Да. Ещё минуту.

Она кивает. И, не глядя на меня больше, уходит чуть поодаль, проверяя что-то в телефоне. Каблуки стучат ровно. Ни нервно, ни торопливо. Как у той, кому никогда не отказывали.

— Она знала, что ты сегодня разводишься? — спрашиваю я спокойно. И сама удивляюсь — откуда во мне эта сталь?

Он не отвечает. Только глаза — те самые, от которых когда-то всё внутри сжималось. Те самые, в которые я когда-то верила.

— Всё по-настоящему, да? — снова я. — Ты её любишь?

Виктор смотрит куда-то сквозь меня. Будто в поисках оправдания — или слов, которых нет.

— С ней проще, — наконец выдыхает. — Спокойно. Без бесконечных "а что если".

— А со мной было "а что если"? — голос мой всё такой же ровный, стеклянный.

— С тобой было... живо. Иногда невыносимо. Но живо.

Он снова сжимает пальцами Свидетельство — та едва не рвётся у кромки.

— Надеюсь, ты не пожалеешь, — произношу негромко, но достаточно отчётливо, чтобы каждое слово впилось в него как игла. — Потому что назад дороги уже нет.

Он смотрит на меня. Молча. Долго. Так, будто впервые видит. Будто вдруг понял, что, потеряв, утратил не просто жену — утратил часть себя, с которой мог быть настоящим.

— Не пожалею, — отвечает он наконец. — У меня нет на это права.

— А я, значит, имела? — спрашиваю тихо. Не обвиняя. Просто — ставя точку.

Он не отвечает.

— Ну что ж, — вздыхаю. — Тогда прощай, Виктор Эдуардович. Надеюсь, тебе и правда отныне будет спокойно.

И разворачиваюсь. Ровно, по прямой, не оглядываясь. За спиной — его дыхание. Как будто он всё-таки пожалел. Но не скажет.

Потому что теперь мы — тишина друг для друга.

8. 8

Фаина

Я почти успокоилась. Почти привыкла к своему новому состоянию и к тому, что теперь я разведенная женщина. На удивление, мой бывший муж отказался официально делить имущество. И даже не закрыл мне доступ к нашему общему банковскому счету. Ах, да! Он даже оставил мне наш дом. Поначалу я ждала подвоха. Думала: перезвонит, потребует полного раздела, отберёт все что у меня есть. Но прошло три недели, потом месяц. Тишина.

Я сижу в ресторане, пытаюсь слушать свою подругу Анджелу, но внутри — тонкий звон. Тот самый, что бывает после того, как тебе врезали по щеке. Только физического удара не было. Была жизнь. И её нелепая, обыденная жестокость.

— ...и он сделал мне предложение прямо в Цюрихе! Представляешь? На крыше отеля! С оркестром и шампанским.