Но он продолжает стоять на месте.

— Ну, что ж… как знаешь…

Он стоит, стиснув челюсть. Его пальцы шевелятся, как будто сдерживают порыв — то ли ударить, то ли обнять. Не знаю. Не хочу знать.

В этот напряжённый момент дверь чуть приоткрывается, и в проём заглядывает охранник — крепкий мужчина с серьёзным лицом.

— Шеф, у вас через полчаса встреча в офисе, — сухо сообщает он, не глядя на меня.

Виктор медленно поворачивается к охраннику, сжимает губы в тонкую линию и кивает.

— Спасибо, — отвечает он, и охранник тихо уходит, закрывая дверь за собой.

Возвращаясь к нам, Виктор снова мажет по мне взглядом, и в его глазах мелькает какая-то усталость.

— Фая, — начинает он уже совсем другим голосом, — если хочешь, я могу подкинуть тебя до города.

Я на миг замираю, сердце ещё дрожит от слов и эмоций, и что-то внутри просит меня согласиться. Чувствую, как мир вокруг сжимается до одного момента — и теперь всё зависит от моего ответа.

7. 7

Фаина

Тогда…

Я закрываю глаза — и он, прежний, всплывает в памяти, как запах яблоневого цвета в тёплый весенний вечер. Всё было тогда по-другому: не тянуло болью под рёбрами, не давило в горле, не дрожала кожа от напряжения. Только он — живой, тёплый, в белой футболке, пахнущий солнцем, молодостью и чем-то ещё... моим.

Яблони расцветали тогда будто назло всему миру — ярко, щедро, пьяняще. Белые лепестки летели, как снег, и оседали в его волосах. Я помню, как смеялась, сдувая их с его ресниц, а он прижал меня к стволу дерева и шептал, что я вкуснее любого цветка.

Он целовал меня медленно, будто учился. Горячие ладони скользили по спине, по бёдрам, запутывались в моих волосах. Я цеплялась в его плечи, будто он был единственным, что держит меня на земле. Мы тонули в дыхании, в этом шелесте листвы, в щемящей сладости весны.

Он сорвал с меня блузку, не торопясь — словно разрывал ткань между «до» и «после». Моя нога обвилась вокруг его бедра, и он поймал её, поддержал, как держат самое драгоценное. Я ощущала его в каждой клетке. В каждом сантиметре. Он был нежен, как будто боялся разрушить — но и жаден, как будто слишком долго ждал.

Когда всё случилось, небо над нами оставалось таким же голубым, яблони — в цвету, а воздух — полным пыльцы и счастья. Мы лежали на тёплой траве, и я думала, что всё будет всегда — так. Просто. Верно. Навсегда.

Но весна закончилась. И яблоневый сад больше не цветёт.

Сейчас…

Коридоры суда пахнут пылью, старой бумагой и затхлой тишиной. Здесь не кричат. Здесь всё решают подписанные листы, холодные взгляды и очередь, в которой, кажется, можно состариться.

Я сижу на скамейке у стены, рядом — женщина с папкой, мужчина в сером пиджаке, пожилая пара, которая держится за руки. И только он — стоит. Спиной ко мне. Виктор.

Чёрная рубашка, строгие брюки, дорогой ремень. Такой же, как был в день, когда он сообщил, что мы расходимся. Только теперь в его руке — не обручальное кольцо, а паспорт и справка.

Судья выходит из кабинета с папкой в руках и называет его фамилию.

— Чернов Виктор Эдуардович.

Он подходит быстро, уверенно, как будто пришёл за банковским договором, а не за финалом своей семьи.

— Свидетельство о расторжении брака, — говорит судья, даже не глядя ему в глаза. — Подпишите.

Виктор молча берёт ручку и ставит подпись, будто отрезает ножом. Раз. И навсегда.

Я встаю. Не знаю зачем. Просто не могу сидеть.

Он поворачивается и замечает меня. Замирает. А потом — подходит. Медленно. Всё так же уверенно. Всё так же будто ничего не случилось.

— Хотел, чтобы ты знала, — говорит он, держа в руке бумагу, будто это не Свидетельство, а ампутация. — Всё подписано. Всё официально.