– Как ты приобрел эти навыки?
– Нет у меня никаких навыков. Ни в борьбе с преступностью. Ни по части мер и весов. Всякий раз мне выпадал жребий.
Большинство из семи сотен магистратов, представителей народа, получали сроком на год малую толику власти. Все граждане, здоровые телом и духом, деятельные и добропорядочные, имели доступ к власти независимо от достатка. Из этого гражданского равенства в Афинах выводилось и равенство полномочий. Жеребьевка и была проявлением такой уравниловки. Сделавшись гражданином, человек мог тотчас приступить к управлению городом.
Немногими исключениями, предусмотренными законом, были некоторые финансовые, военные и религиозные должности, а также те, что требуют особых технических знаний: управление работой порта и водоснабжение. В этих случаях магистраты не определялись жребием, а избирались. Пост стратега представлялся важнейшим во времена, отмеченные нескончаемыми разногласиями и конфликтами, когда каждый город Греции был самостоятельной единицей. Помимо военного искусства, стратег должен был обладать двумя качествами: богатством и красноречием. Состоятельным ему полагалось быть, чтобы он не строил свое богатство, используя служебное положение, а владеть ораторским искусством ему следовало, дабы убеждать собрание голосовать за него, а армию – идти за ним в бой.
– Как жаль, что ты не можешь услышать речь Перикла, – вздохнул Дурис. – Он завораживает своим бархатным голосом, но его доводы увесисты, как слитки бронзы. Никто не может с ним сравниться. Вот почему его год за годом переизбирают стратегом.
– Надеюсь когда-нибудь его послушать.
– Не так-то это просто: ведь ты метек.
Мало-помалу я стал понимать смысл словечка Дафны, которым она меня представила – «метек из Дельф». В нем не было ничего уничижительного, оно всего лишь означало свободного человека, не уроженца Афин и не выходца из афинской семьи. В городе было немало метеков, и состоятельных, и бедняков, и все они соперничали в коммерции или в искусствах. Они не могли занимать здесь должности, но могли жить, не имея афинского гражданства.
Тем же вечером я спросил у Дафны:
– Тебя не беспокоит, что я метек?
Она задумалась на миг и ответила:
– Тебя не беспокоит, что я женщина?
Я расхохотался:
– Но какая тут связь, Дафна?
– И женщины, и метеки не имеют гражданства[12]. Ксантиппа все время твердит мне об этом. Она подстрекает афинских женщин восстать, чтобы заставить мужчин поделиться с ними властью. – Дафна лукаво улыбнулась. – Я предложила ей способ этого добиться.
– Какой же?
– Сексуальное воздержание. Пусть все женщины откажутся спать со своими мужьями, пока те не согласятся дать нам гражданство[13].
Я прыснул со смеху:
– Не так уж глупо! Это должно сработать!
– Я так не думаю. Взять два случая, Ксантиппу и меня. Если Ксантиппа откажется от своего мужа, тот и не заметит. Ну а я отказаться от тебя просто не смогу.
Не удержавшись, я поцеловал эти глаза, в которых лучилось озорство, эти губы, будто нарочно созданные для самых изысканных наслаждений.
– Когда ты представишь меня Ксантиппе?
Дафна под моими пальцами затрепетала и высвободилась из объятий.
– Я ищу такую возможность… Ксантиппа смотрит на меня с подозрением. Мне хочется излить ей душу, но под ее взором я чувствую себя виноватой.
– В чем виноватой?
– Оступившейся! Достойной порицания! Преступницей! Кто ни окажется с ней лицом к лицу, со всеми творится то же самое. Мерещится, будто она видит тебя насквозь и угадывает самые порочные мысли.
Так моя жизнь и текла: по ночам с Дафной, днем с Гиппократом, за завтраком с Дурисом и Калабисом.