– Врач должен сказать, что было, признать то, что есть, и объявить, что будет. В твоем случае я вижу совокупность причин: ты слишком много работаешь, недостаточно утоляешь жажду, мало двигаешься, а вчера глупейшим образом под палящим солнцем ввязался в драку. Слишком много иссушающего, недостаточно влажного. Из четырех составляющих нас стихий ты избрал землю и огонь, пренебрег воздухом и водой. Твой организм производит избыток желчи. Мой дельфийский собрат сказал верные слова: к постели тебя приковал ишиас.

– Что мне делать? – всхлипнул Калабис.

– Природа – лучший лекарь. Отдыхай, твои боли утихнут, гибкость членов вернется. А чтобы продолжить лечение, измени привычки: больше пей, больше двигайся, займись легким спортом. Лучше предупредить болезнь, чем ее лечить.

Он выпрямился и подошел к остальным.

– А теперь решай! – воскликнул старший из троицы, старик с пергаментной кожей.

Меня позабавило, что пациенту предлагалось выбрать не только целителя, но и болезнь. Очевидно, процедура выбора была в здешнем врачебном ремесле общепринята: едва Калабис выбрал лекаря с острова Кос, трое других попрощались, не выказывая разочарования, и удалились. Я направился было за ними вслед, но был удержан.

– Пожалуйста, – шепнул уроженец Коса, – твой диагноз оказался точным, но ты упомянул незнакомые мне снадобья. Поделись со мной знанием.

Я согласно кивнул. Мы занялись Калабисом и, лишь убедившись, что он хорошо устроен, покинули дом.

По лицу целителя трудно было определить его возраст, столь чистым и открытым оно было, столь правильны были его черты; оно говорило больше о душевных свойствах – искренности, строгости и честности. Он был лыс, с небольшой бородкой, гибок, сухопар, жилист; обут в холщовые туфли на джутовой подошве, одет просто. Если бы вы видели, как он движется, бесшумно плывет упругой поступью по улице, огибая прохожих, волнообразно качнув спиной, чтобы нырнуть под ручку тележки, вы бы почувствовали в нем большую сбалансированную силу.

Мы беседовали целый день. Человек с Коса – острова, принадлежавшего Афинскому морскому союзу, – меня удивил. Он занимал весьма своеобразную позицию: не прибегал к богам для объяснения болезни, даже в случае меланхолии и эпилепсии, этого недуга, называемого священным; он утверждал, что болезнь имеет не одну причину, но множество и коренятся они как в теле человека, так и в его привычках, условиях жизни, окружающей среде. Для своего времени он был необычным явлением – он отказывался опираться на божественное и духовное начала, на верования и суеверия. В практике он придерживался порядка и требований, которые позднее были названы рационализмом.

К вечеру мы уже были товарищами, объединенными общей страстью. Мы условились встречаться ежедневно и делиться знаниями. Он сообщил мне свой адрес, я дал ему свой, а когда пришло время прощаться, мы поняли, что до сих пор друг другу не представились.

– Меня зовут Аргус.

– Меня зовут Гиппократ.

– До завтра, Гиппократ?

– Завтра увидимся.

Я не сразу осознал, насколько встреча с Гиппократом изменит мою жизнь, – я понял это неделю спустя.

Если Дафна направляла мое постижение духа афинян, то Гиппократ открывал мне тайны терапии, а братья Дурис и Калабис помогали мне лучше проникнуть в странное устройство жизни Афин.

Поскольку я способствовал исцелению Калабиса, он нередко приглашал меня в полдень отведать рыбного рагу в компании Дуриса. Он старался излечиться как можно быстрее, поскольку, помимо своих коммерческих дел, отправлял должность метронома, то есть был одним из магистратов, обязанных следить за применением торговцами законных мер и весов. Хоть эта обязанность возлагалась на десять членов коллегии, он не желал терять времени, поскольку от его активности зависела экономическая успешность Афин. Впрочем, он признавал, что эта обязанность доставляла ему меньше хлопот, чем прежняя магистратура, когда он был в должности астинома и следил за порядком на улицах.