Как-то утром хозяин моего жилья поджидал меня внизу, возле приставной лестницы. Дурис был встревожен: отдувался, хмурился, нервно потирал руки, по его массивной шее струился пот.

– Это верно, что ты врачеватель? Дафна, помнится, говорила. Мой брат слег, больше не встает.

Он проводил меня к Калабису, разбогатевшему на выращивании олив; тот жил в просторном доме по соседству, в стойле которого нашел приют мой осел. Мы прошли через анфиладу комнат, одолели несколько ступеней и очутились в затененной спальне, устланной дорогими коврами и уставленной серебряными изделиями; слышался аромат ладана.

– Я привел тебе еще одного, – сообщил Дурис.

У изголовья больного стояли трое, облаченные в многослойные одеяния из крашеного льна; простертый на ложе мертвенно-бледный Калабис стонал и причитал.

– А человек с Коса? – проговорил бедняга, гримасничая от боли.

– Твои рабы носятся по всему городу. Вроде бы он еще не уплыл на свой остров.

Трое пожали плечами. Видимо, способности уроженца Коса они ценили невысоко. Когда Дурис вышел, они взглянули на меня с неприязнью:

– Как твое имя?

– Аргус.

– Откуда ты?

– Из Дельф.

Мой ответ произвел впечатление. Тут я понял, что эти врачеватели готовы проникнуться ко мне доверием, поскольку Дельфы пользовались репутацией всегреческого святилища и места чудесных исцелений.

– Из какой семьи?

Я вспомнил, что в Греции медицинская практика подразумевает принадлежность к династии: искусство врачевания переходило от отца к сыну. Здесь не было ни школ, ни официального обучения медицине, и врачебный опыт передавался в недрах семьи.

– Мой предок Подалирий был сыном Асклепия.

С ума сойти! Я бессовестно блефовал, возводя свое происхождение к богу медицины, описанному Гомером. Они, конечно, рассмеются и изобличат мое самозванство. Однако они восторженно улыбнулись:

– Приветствуем тебя, братишка! А мы, все трое, ведем свой род от Махаона, другого сына Асклепия.

Неужели они мне поверили? А может, тоже соврали? Легковерные они или циники? Так или иначе, они не внушали мне доверия. На них красовались разноцветные хитоны с бахромой, надетые один поверх другого и скрепленные искусно отделанными фибулами. Это выглядело настолько крикливо, что я не усомнился в чванстве этих целителей и даже заподозрил их в мошенничестве.

Калабис, остававшийся в стороне от нашей светской болтовни, напомнил о себе жалобным всхлипом.

– Приступим! – объявил старший из троих, непрестанно жевавший листья лавра.

Он склонился к Калабису:

– Сегодня утром ты не смог встать на ноги. Оскорбил ли ты вчера кого-то из богов?

– Нет.

– Подумай, вспомни. Может, ты плюнул на землю у входа в храм? Или попрал ногой священные дары? Споткнулся о приношения богу?

– Нет.

– Вспоминай не только о своих поступках, но и о произнесенных тобою словах. Может, о ком-то из богов ты высказался непочтительно?

– Нет.

– Ты очень разочаровываешь меня, Калабис. Ты размышляешь о моих вопросах недостаточно усердно.

И скорее обиженно, чем разочарованно, он передал слово своему краснолицему коллеге. Тот опустился на колени перед прикованным к постели страдальцем:

– Воевал ли ты?

– Да.

– Был ли ты ранен?

– Да.

– Куда?

Калабис с трудом пошевелился и указал на спину возле поясницы. Врач, еле сдерживая ликование, повернул пациента на бок и ткнул в спину:

– Тут?

Калабис взвыл, а краснолицый поднялся на ноги.

– Несомненно, в теле застряло острие копья. В моей практике подобных случаев было преизрядно. Итак, ты вознесешь молитвы Афине и Аресу, богам войны. Я снабжу тебя превосходными заклинаниями, очень действенными.