С этими словами она широко раскинула руки, улыбнулась и воскликнула трубным голосом:

– Дорогая, я так за тебя боюсь! Иди же ко мне, уродина!

Я опешил: это страшилище называло красавицу уродиной? Но Дафна при этих словах бросилась сестре на грудь. Ксантиппа умиротворенно поцеловала волосы младшей сестрички и потрепала ее по щекам, которые только что отхлестала.

Дафна украдкой кинула взгляд в мою сторону, давая мне понять не только что ей известно, где я прячусь, но и что я могу смело возвращаться восвояси. Сестры вошли в дом, и я покинул свое убежище.

Первые недели в Афинах меня переполнили. И тело мое, и сердце, и мозг горели огнем.

Дафна приходила ко мне каждую ночь. Она пробиралась по темным улочкам, не пользуясь ни светильником, ни помощью раба, несущего факел, карабкалась по лесенке и скреблась в мою дверь. Наши тайные встречи были бурными: мне не могли наскучить ни наши ласки, ни болтовня, и стоило Дафне шагнуть в мое жилище, как в нем воцарялась радость.

Как-то вечером мы отдыхали на моей постели и потягивали вино, закусывая его сушеными фигами и подсоленными семенами люпина; Дафна описывала мне сложный характер Ксантиппы, которая за неимением красоты вооружилась крутым нравом.

– Это гордость! Раз уж ее внешность отталкивает людей, сестра решила намеренно их терроризировать. Так она добивается признания.

– А как выглядит ее муж? Такой же урод?

– Вот уж два сапога пара.

– Какая удача, что их потомство оказалось скудным!

– Ах, бедная сестрица… Знаешь, она бранится как извозчик, ведет себя по-скотски, зато я могу не сомневаться, что она оттолкнет всех докучливых женихов. Она прекрасно понимает, что делает. В глубине души она меня уважает и всеми силами защищает мою свободу. Никто не любит меня так, как она.

– Я! – Как прилежный ученик, я мгновенно поднял руку.

Моя возлюбленная растаяла от удовольствия и возразила:

– А долго ли ты будешь меня любить?

– Пока тебе не надоест.

Если кому-то померещится в моих словах легкомыслие неразумного влюбленного, готового на все, что угодно, лишь бы нравиться, замечу, что в силу своего бессмертия я искренне намеревался оставаться спутником Дафны, пока она мною не пресытится.

Днями напролет я исследовал Афины. Меня завораживал пышный расцвет этого города-космополита, обилие торговцев, ремесленников, мореходов, художников и правоведов – выходцев из разных краев. Благодаря военному и торговому флоту Афины уверенно господствовали над многими землями. В ходе мидийских войн, прошумевших несколько десятилетий назад, все греческие полисы объединились против персидских завоевателей. После победы установилось своего рода разделение между двумя главными городами-соперниками, Спартой и Афинами. У каждого из них были свои союзники, и они условились сохранять это равновесие. Однако Афины превратили своих союзников в вассалов, дружественные земли – в колонии и стали получать от них немалый доход, не брезгуя угрозами и наказаниями в случае отказа раскошелиться. И если в городе правила демократия, то за городскими стенами Афины вели захватническую политику. Спарта протестовала, и между двумя городами разгорелась война. Через пятнадцать лет наступило затишье, что-то вроде замороженного конфликта, но недавно боевые действия возобновились.

Перикл и воплощал это правление: в пределах городских стен – приверженность к свободе, а во внешнем мире – силовые методы. Я нередко слонялся по агоре, стараясь уловить суть здешней политической системы, но статус чужестранца, легко узнаваемый по моему акценту, делал афинян недоверчивыми, и мне приходилось довольствоваться обрывками подслушанных бесед.