, раз я до сих пор не могу его забыть. Похоже, это чувство – что к некоторым частям тела нельзя прикасаться, ни самой, ни другим, – инстинктивно. Таким образом, Вирджиния Стивен родилась не 25 января 1882 года, а много тысяч лет назад, и с самых первых дней ей пришлось иметь дело с врожденными инстинктами, которые до нее наследовали тысячи прародительниц.

Это проливает свет не только на мой собственный случай, но и на проблему, которую я затронула в самом начале: почему так трудно описать человека, с которым происходят те или иные события. Человек, очевидно, чрезвычайно сложен. Взять хотя бы случай с зеркалом. Я приложила все усилия, пытаясь объяснить, почему мне было стыдно смотреть на свое лицо, но выявила лишь некоторые возможные причины; наверняка есть и другие; едва ли я докопалась до истины; тем не менее это очень простая ситуация, и она произошла со мной лично, а причин лгать у меня нет. Несмотря на все это, люди пишут так называемые жизни [биографии] других людей, но на самом деле всего лишь описывают набор событий, оставляя неизвестным самого человека, с которым они произошли. Позвольте рассказать один сон, возможно, имеющий отношение к случаю с зеркалом. Мне приснилось, что я рассматриваю свое отражение, как вдруг за плечом возникло нечто жуткое – звериное лицо. Но я точно не уверена, приснилось мне это или же было на самом деле. Может, я смотрелась в зеркало, а на заднем плане что-то шевельнулось или показалось мне живым? Не знаю. Никогда не забуду ту физиономию в зеркале, приснившуюся или настоящую, но она меня ужасно напугала.

Таковы некоторые из моих первых воспоминаний. Но, конечно, в качестве рассказа о моей жизни они вводят в заблуждение, ибо то, чего не помнишь, не менее важно, а то и намного важнее. Если бы я могла вспомнить целиком хотя бы один день, у меня бы получилось описать, пускай и поверхностно, какой была жизнь в детстве. К сожалению, человек помнит только яркое, исключительное. Хотя порой совершенно непонятно, почему одно является особенным, а другое – нет. Почему я забыла столько всего, что, казалось, не забудется никогда, а другое по-прежнему помню. Почему я помню жужжание пчел в саду по пути на пляж и напрочь забыла, как отец бросал меня голой в море? (Миссис Суэнвик54 говорит, что видела это лично).


Здесь необходимо сделать отступление, которое, возможно, прояснит мою личную психологию или даже психологию других людей. Когда я писала один из своих так называемых романов, меня вечно ставила в тупик одна и та же проблема: как описать то, что я для себя называю небытием? В каждом дне гораздо больше небытия, чем бытия. Вчера, например, был вторник, 18 апреля [1939 года], хороший день; выше среднего в плане бытия. Погода стояла ясная; я с удовольствием писала эти первые страницы; голова освободилась от мыслей о биографии Роджера; я прогулялась у Маунт-Мизери55, потом вдоль реки, и, хотя был отлив, природа была окрашены и затенена так, как мне нравится, – помню ивы на фоне синевы – перистые, нежно-зеленые и пурпурные. Еще я с удовольствием читала Чосера56 и взялась за другую интересную книгу – мемуары мадам де Лафайет57. Однако эти разрозненные моменты бытия утопают в множестве моментов небытия. Я уже и забыла, о чем мы с Леонардом58 говорили за обедом и чаем, и, хотя действительно был прекрасный день, все хорошее в нем словно окутано некой ватой. И так всегда. По большей части день проживается неосознанно. Ходишь, ешь, смотришь, занимаешься повседневными делами; вот сломался пылесос; заказываешь еду на ужин; пишешь список распоряжений для Мэйбл