Я смотрю на Даника, окаменев, онемев, не дыша.

Словно Саша сейчас разговаривает со мной через эту музыку, эти слова, этот голос.

Это невозможно принять, и не принять тоже невозможно.

Смотрю на профиль Даника — на Сашин профиль. Он оглядывается на меня, видит мой взгляд и зажимает ладонью струны — музыка обрывается.

Какое-то время мы всматриваемся друг в друга.

Между нами сейчас творится что-то невозможное, необъяснимое, мистическое.

Даник откладывает гитару и вдруг оказывается очень близко ко мне.

…Ну почему нельзя? У меня же все это отняли. Я же не успела это прочувствовать, насладиться, запомнить. Почему нельзя сейчас вернуть это хотя бы на пару секунд? На минуту? Просто одна минута моих фантазий. Что в этом плохого?

Он склоняется ко мне, медленно, я все еще могу его остановить.

В груди жжет, сердце колотится. Я делаю вдох, чтобы вобрать побольше его запаха… отворачиваюсь и выдыхаю:

— Я не останусь, Даник.

25. Глава 21. Даник. Будем считать это прелюдией

Все, что раньше казалось простым, решалось само собой, теперь словно стало вопросом жизни или смерти. Катя темное пиво любит или светлое?

Взял и то, и другое. И уже подъезжая к дому, подумал: надо было еще вино купить.

Алкоголь ей нужен позарез, это и невооруженным глазом видно.

Засовывая бутылки в холодильник, я представлял, какой она будет, когда расслабится, подпустит к себе — и аж дрожь пробегала по телу. Я же держал ее в руках, знал, как это: когда ее лицо рядом, запах волос проникает не в легкие, а прямиком в сердце, ладони сжимают ее податливое тело.

Из-за этих воспоминаний я постоянно немного на взводе. Сердце колотится, на месте не усидеть. Музыка, кажется, рождается не струнами, а льется прямо с кончиков пальцев. И это мы еще даже не целовались…

Все собрались, Кати нет.

Выхожу из дома, и вот она — идет к пристани. Сарафан мятного оттенка — как свет в темноте.

Она разворачивается и едва не врезается в меня. Увидела, что мы не одни, и решила сбежать? Значит, хотела остаться со мной наедине — отличный знак.

Серьезно думала сбежать? Сбежать от меня, Катя?

Догоняю ее в два прыжка. И все, как в моих фантазиях: ее запах, обнаженные бедра — сарафан задрался, как по заказу. Волосы щекочут подбородок, я незаметно ловлю прядь губами. Ее лицо так близко, что я, а не она, решаю, как мне с этой близостью поступить. Но вечер только начинается. Я опускаю Катю на землю. Опускаю, но не отпускаю. Потому что теперь каждое мое действие — это часть плана, шаг на сближение.

Ночь, звезды, искры в небо.

Бутылка пива в ее руках.

Песня “Три дня”, которую я тщательно подбирал. Сажусь специально напротив Кати, чтобы видела мой взгляд. Будем считать это прелюдией.

Но пока мне все время приходится думать, как сделать к ней шаг вперед, чтобы потом не сделать два назад.

“Мне хорошо”, — говорит она. Я вижу, Катя. Тебе всегда будет хорошо со мной. Только останься, дай мне шанс.

Мне можно доверять. Я перед тобой, Катя, как на ладони.

Признаюсь, что сразу ее узнал, — все, у меня больше нет тайн.

О моем отце ей сложнее говорить, чем мне. Похоже, тонко все переживает, ранимая.

— Папа для меня жив, — сглаживаю я ситуацию, а сам незаметно подаю знаки друзьям: давайте, как договаривались, уже полночь.

Ночные купания — обязательный пункт плана. Луна со мной заодно: выползла из-за туч, расстелила по воде трепещущую дорожку. А звезды! Как вишни висят. Еще и этот хмель в голове. Меня так и тянет к Кате, нашел бы ее с закрытыми глазами.

Подплываю. Она распласталась по воде прямо передо мной. За пристанью нас не видно, мы будто одни в целом мире. Она пугается, словно меня не ждала, становится на цыпочки, едва удерживается. Вода подталкивает Катю в мои руки. Ладони сами ложатся на ее талию. Не приближаясь, крепче ее сжимаю, чтобы дать пальцам привыкнуть, а то ведь крышу напрочь снесет. Ее и так едва не сносит, когда притягиваю Катю к себе.