Прохожу мимо Воронова, задевая его плечом и направляюсь в гостиную.

Приготовила, называется, завтрак.

До сих пор прикладываю полностью перепачканный кусок бумажного полотенца к пальцу, из которого не перестает идти кровь.

Но это волнует сейчас меньше всего.

Внутри все бурлит и кипит.

Даже не от недоверия Артема - его вполне можно понять. Я последний человек, которому он может довериться.

Мария Алексеевна - вот что меня сильно цепляет.

У нас с ней всегда были очень хорошие отношения. Мне казалось, что она понимала меня намного лучше, чем мать. И после произошедшего в прошлом году, я ей доверилась. Рассказала некоторую часть из того, что тяжелым грузом лежало на сердце. Её поддержка всегда помогала выбраться из темной пучины, ведь ей могла рассказать намного больше, чем родителям.

И теперь, зная о том, от чего я так долго пыталась оправиться, подозревает в том, что могу здесь закрутить роман с её сыном?

Противно настолько, что аж мутить начинает.

Очередное предательство в моей жизни.

Его, конечно, переживу намного проще, но осадок определенно останется со мной навсегда.

Даже не бросаю лишнего взгляда на Воронова, когда он появляется в гостиной. Надеюсь, что он просто идет в свою комнату, но озадачивает, когда присаживается рядом.

— Руку дай, — твердым голосом просит он.

Нет, скорее приказывает.

Вопросительно приподнимаю бровь, и поднимаю взгляд. Сразу замечаю в его ладони баночку с перекисью, а рядом, на столе, вату и зеленку.

— Я сама могу, — отнекиваюсь я, не совсем понимая, как реагировать на его порыв помочь.

Его взгляд серьезный и непроницаемый.

На отказ он лишь делает глубокий, раздраженный вздох, а после сам тянется и захватывает своей ладонью мою. Пододвигает поближе к себе, поворачивая нужной стороной.

Наблюдаю за его действиями словно завороженная, боясь спугнуть этот необычайный момент.

Кажется, даже сердце в груди замирает в эти мгновения.

Он капает перекисью на мой палец, но я даже не успеваю ощутить боли. Потому что все моё внимание сконцентрировано на том, как он аккуратно начинает дуть на мой него, когда происходит реакция и начинает шипеть и пениться.

И теперь уже сердце бросается вскачь.

Наши взгляды встречаются на какие-то мгновения, и это словно выстрел, простреливает грудную клетку.

Он продолжает, смачивает ватку зеленкой, испачкав при этом себе все пальцы, и обрабатывает мой порез, точно так же, дуя на него, чтобы облегчить неприятные ощущения.

А мне дурно становится от того, как близко к его губам находятся мои пальцы. Голова кругом идет.

Он старается делать это как можно аккуратнее, тем не менее, немного пачкает мой бежевый маникюр.

Но это совершенно не волнует.

Последним штрихом, он клеит пластырь на порез и неожиданно поднимается.

— Спасибо тебе, — произношу пересохшими губами и почти шепотом.

Он поворачивается, и наши взгляды встречаются.

Не знаю, что именно он хочет разглядеть в моих, но я будто впервые смотрю в его.

Будто что-то неожиданно только что во мне надломилось, и теперь не знаю, что с этим делать.

— Почему с тобой все становится сложнее, Вик? — хмурится он.

Не ждет ответа, уходит к себе в комнату.

И лишь после того, как остаюсь наедине со своими мыслями, пожимаю плечами.

Как можно ответить на вопрос, если не до конца понимаешь его смысл?

***

Немного придя в себя, быстренько убираюсь на кухне и, одевшись, выхожу из дома.

Решаю, что после произошедшего нам лучше какое-то время не пересекаться с Вороновым.

Предлагаю Але впервые встретиться вне стенах университета и прогуляться. Даже немного удивляюсь, когда она легко соглашается.