От малолетнего княжича мысли Еремея Глебовича плавным ходом перешли к Константину Рязанскому. Чего ждать от него – неведомо. У бояр спросить бы, кои под Коломной были, да они если и живы, то в полоне пребывают. Опять же и мало кто о нем может рассказать – темен князь, и разные о нем ходят слухи. Совсем разные. По одним – с простецами заботлив, с купцами ласков, опять же и как про хозяина худого слова о нем не скажешь. Зато по другим… Чего стоят одни Исады. Кто прав, кто виноват – поди пойми, но девять князей пали.

Если б можно было спросить Творимира – тот вроде бы успел с ним пару раз поговорить, но далеко деревенька боярина, да и гонцов не пошлешь – крепко Владимир обложен, со всех сторон к нему проходы наглухо запечатаны. Ни конному, ни пешему не вырваться.

А спросить Еремей Глебович хотел лишь одно – можно ли княжеским обещаниям верить, ибо на устах у рязанских послов был сплошной мед. Не слова – патока сладкая. Мол, с такой ратью, коя к вам в гости припожаловала, город взять – пустячное дело. Но не хочет князь Константин ломать ворота, устраивать пожары и разорять жителей. Если бы завоевателем пришел, в набег грабительский – тогда ему все равно бы было. Но и ему, и сыну его здесь еще долго княжить придется, и не желает он свое правление на крови начинать. Не по-христиански оно.

И как тут догадаться – то ли правду рязанский князь говорит, то ли лукавит, сберегая жизни своих воев. Ведь не одна сотня погибнет, если город на копье брать попытается.

Намерения у него вроде бы действительно серьезные, если уж он решил собрать городское вече и заключить ряд с городом. Дед-то его, Глеб Ростиславич, попроще поступил – налетел, как тать шатучий, схватил что мог, да и обратно в Рязань свою подался, а этому вече подавай. Выходит, и впрямь решил взять Владимир под свою руку, желая изначально въехать под арку Золотых ворот не победителем – законным правителем.

Что ж, умно. Эвон, после смерти Андрея Боголюбского два его сыновца, Мстислав и Ярополк Ростиславичи, порешили самовольно власть в граде взять, так ведь не вышло. Собралось вече владимирское, послали к единокровным братьям Андрея Михаилу и Всеволоду Юрьевичам, и пояли братья своих сыновцев. Пояли и очи им вынули, вместе с дедом рязанца, Глебом Ростиславичем. Так и сгинули они все трое в порубе у Всеволода. Не иначе как вспомнил Константин о дедовой кончине, вот и решил по уму поступить, не торопясь, чтоб по любви и согласию.

Да и ныне, ежели рязанец не ко двору придется, есть кого из наследников Юрия Долгорукого призвать. К примеру, Василия Мстиславича, внука Андрея Боголюбского. Ныне Владимиро-Суздальское княжество его по праву, ибо он самый старший из всех наследников. Правда, далече он, да и в летах немалых, согласится ли. Ну тогда Василька Константиновича провозгласить. Хошь и молод княжич, но, ежели рязанец примется излиха утеснять, все равно какая-никакая, а замена.

К тому ж хитрит что-то Константин. Взять, к примеру, вече. Оно же из вятших[32] людишек состоит – бояр, именитых купцов, духовенства во главе с епископом. Бывало, конечно, еще при покойном Всеволоде, когда приглашались на его совет кой-кто из дружинников-рядовичей и даже лучшие люди из пригородов, посадов и слобод. Но на памяти Еремея Глебовича такое случалось всего два раза, и оба так давно, что он, пожалуй, и не припомнит, когда именно и по какому поводу.

А вот Константину зачем-то для переговоров помимо бояр с духовенством понадобились еще и старшины от мастерового люда. Они-то тут с какой стати? Их дело – одежу шить, сапоги тачать, кузнечить и прочее. Не было никогда такого на Руси, чтобы о столь важных делах с мизинными людьми речи велись. Или он о чем другом с ними говорить собрался? Тогда о чем именно?