Как будто я не существовала.

– Хватит реветь, – сказала старшая, но не грубо. Тихо. – Тут это не поможет. Слёзы – это тут слабость. Запомни это правило. Иначе добьют то, что не добил твой благоверный депутатишка.

Я вытерла лицо рукавом. Подняла голову.

– Я не буду… плакать… Просто… жизнь резко изменилась. Наверное, не стоит никого ждать…

– Вот теперь говоришь правильно, – сказала та, что со шрамом. – Живи, как будто у тебя никого нет. Потому что в этой клетке – никого у тебя и нет.

Молодая снова взглянула на меня:

– Имя?

– Аля. Алевтина.

– Спи сегодня вон там, – указали мне на койку у окна. – Место Машки. Она освободилась. Тебе сильно повезло. Только не вздумай всхлипывать ночью, ясно? Мы тут от жалости отвыкшие, ещё обозлимся и придушим.

Я кивнула. Села на свою новую койку. Камера, как мне казалось, звенела глухим гулом. Или это что-то гудело снаружи?

А быть может, это моё сердце билось как барабан на казни.

Я думала, что моя жизнь закончится иначе. Но смерть была бы честнее.

А это – просто забвение.

И самое страшное – я всё ещё любила его.

– Ты ничего не подписывала? – вдруг спросила молодая. – Следаки тут твари конченые.

Нахмурилась и проговорила:

– Он сказал, что суд через две недели… Сунул какую-то бумажку… Я не… не прочла… Подписала.

– Ой, ду-у-ура-а-а…

– Ты себе приговор подписала.

– Они всегда так делают. Морально давят, а потом подсовывают на подпись всякую шнягу…

Прикрыла глаза и отвернулась к стенке. До крови закусила губу и вдруг в голове всплыла молитва «Отче наш…» Давно я не молилась, но в момент отчаяния, я её вспомнила.

* * *

Когда нам принесли еду, я подумала, что я её просто не смогу есть. Понимаете, я ведь не привыкла. Я всю жизнь ела на фарфоре, с белыми салфетками и сервировочными приборами, я готовила сама из самых свежих продуктов, а на праздники – мы ходили в лучшие рестораны города.

Но вот сейчас передо мной поставили тарелку с каким-то зеленоватым непонятным месивом и запахом, который моментально заставил меня почувствовать, что я задыхаюсь.

Я скривила лицо, даже не попробовав.

– Эй, не ты первая, не ты последняя, – голос тётки со шрамом, имя которой я не узнала и не хотела знать, как и имена остальных, прозвучал как злая насмешка.

Она сидела напротив и с аппетитом ковыряла ложкой в своём контейнере.

– Привыкнешь, не переживай.

Я взяла ложку и аккуратно поднесла её к этому… к этой жиже.

На вкус это было как прокисший суп с кусочками чего-то непонятного.

Сначала я чуть не выплюнула всё обратно, но потом заставила себя это съесть. Не из-за того, что было вкусно. А из-за того, что другого выбора не было.

Никто меня не ждал. Мне не привезли ни еды, ни лекарств, ни просто хотя бы слов сочувствия и поддержки.

Демид, он же мог бы… Он же обещал. Почему, чёрт возьми, он не пришёл?

Я проглотила и отодвинула от себя эту мерзость. В животе сразу стало некомфортно. Затошнило.

Руки ещё задрожали, но я сжала их в кулаки, стараясь не дать себе расплакаться. Потому что я ведь не буду слабой, правда? Нет, не буду.

Но как это возможно, когда ты оказываешься в самом низу, и никто даже не пытается тебя поддержать?

– Ты что, с ума сошла? – со шрамом обернулась на меня, когда я с трудом встала и пошла на свою койку. – Ты свою тарелку не помоешь? Ты новенькая, тут все моют посуду. И убираться по очереди. Ты думаешь, тут кто-то за тебя что-то будет делать?

Я не ответила.

Я не могла ответить, потому что в голове моей было одно: «Никто за меня ничего не сделает».

И даже не потому, что не хотят. Просто никому не нужно.

Я встала и взяла свою тарелку, но сердце сжалось так, что я почти не смогла дышать. Убираться. Мыть. Меня заставляют это делать?