- Спасибо, Марфушенька, - заметила я, выискивая ее глазами в улетающей стае.

- Так, где у нас Леший? – спросила я, глядя на алеющий закат. Снег был розовым-розовым. И деревья казались розовыми. Словно мы не в зимнем лесу, а в вишневом саду. Эх, жаль, что я уже никогда не побываю в вишневом саду…

- Ну, пошли! – проворчал Буранушка. – Уста медовые… Мммм… Мед…

Девицу я на медведя посадила. А сама рядом шла по сугробам. «Поласкай его!», - вспомнилось мне, а я видела перед глазами огромную руку, которую осторожно глажу. Что это меня так зацепило? Я что? Мужиков за руку не держала что ли? Или это у нас заразно?

- Эх, да за что ж мне все это? – усмехнулась я, вдыхая морозный воздух, поглядывая на девицу.

- Тебя саму как зовут? – спросила я, прикидывая, пора ли снимать с нее шубу. Пока душегрейка не превратилась в душегубку!

- Настенька, - прошептала девица, глядя по сторонам.

Еще одна «ненастенька» на мою голову. У них что? Имена закончились? А где остальные? Или в лес забредают только Настеньки?

- Скоро к Лешему проберемся! – послышался голос Буранушки. – Ох, и замело же здесь! Видать, осерчал на него Елиазарушка за тебя! Давненько такого не было, чтобы он Лешему таких сугробов навалил!

И правда, если везде сугробы были по пояс, то здесь по самую шею. Мне еще повезло. Я не провалилась. А вот Буранушке совсем тяжко было. Я приготовилась избушку увидеть, как вдруг увидала … ничего.

- Пришли! – устало выдохнул Буранушка. – Здесь леший живет!

- Судя по всему, он здесь не живет. Он выживает! – заметила я, как вдруг увидала мужика. Он на поляне топтался. Судя по следам вокруг невидимой елочки хороводы наворачивал! Видимо, замерз окончательно.

- Это же он! Ванечка мой! – закричала пискляво Настенька. И ухнула в сугроб.

- Найден! Жив! – выдохнула я. – Настенька, меду, потрошков и крошек, я тебя прошу!

- Все сделаю, как домой вернемся! – запричитала Настенька, пробираясь по сугробам.

Так, и где это Аполлон? Где этот гений чистой красоты? Где эта топ-топ модель русской глубинки?

- Иван? – крикнула я, видя, как мужик голову поднял. Ничего примечательного. Нос – картошка, глаза голубые, шапка мохнатая, щеки красные. Но в глазах горячо любящей Настеньки это был Аполлон. Вот так всегда. Для кого-то Аполлон, а для кого-то ополовник.

-Это же я, Настенька твоя! Куда ж ты, сердце мое, запропастился! – бросился маленький трактор на любовном топливе.

Иван не верил своим глазам. Или соображал долго. Но мне больше хотелось верить в версию про глаза.

- Я бы поучилась у нее! Гляди, как девка ладно сказывает! – толкнула меня носом волчица. – Мотай на ус!

- Соколик мой ясный, где же тебя нелегкая носила! Притомился поди? Дома тебя не было вон сколько! Все глаза выплакала! Чуешь, как сердце ретивое бьется, - причитала Настенька, пока история почесывала свой хэппи энд. – По тебе истосковалось… На кого ж ты меня покинул, Ванечка! Да живым уже не чаяла увидеть! Сама в лес пошла, чтобы родненького моего отыскать, а то без тебя свет белый не мил!

- Помедленней, - крикнула я. – Я записываю! Что там было после выплакала?

- Ой, пойдем соколик мой, - кричала Настенька, руки его к себе прижимая. – Руки совсем ледяные!

- Душа моя, - прижал Ваня свою Настю к себе.

- Вот как тетешкать надобно! – проворчал Буран. – Вот, что Кара… Ой Елиазарушка любит! Для того он себе девок в жены и брал, чтобы пришел, а его тетешкают…

Я знала мужиков, который продаются за тарелку супа. Знала мужиков, которые продаются за пирожки. Но так, чтобы древний бог продавался за обнимашки? Это ж как нужно по ласке оголодать, чтобы за обнимашки продаться?