Гриша заскочил в своё купе на минутку, чтобы перевести дыхание и немного успокоиться.

– Ты просто молодец, – сказал он своему отражению в маленьком зеркале на двери.

До самого вечера Гриша добросовестно работал, стараясь, чтобы ни у кого из пассажиров не возникало причин для недовольства. Он буквально сбился с ног, выполняя вежливые просьбы, сухие поручения или высокомерные приказы людей, которые оказались недостаточно высокопоставленными или высокородными, чтобы приобрести билеты в первый класс, но достаточно богатыми, чтобы ехать почти с такими же удобствами во втором.

Из Москвы вагон выехал заполненным только на треть, и Гриша был этому несказанно рад. При большей загрузке ему пришлось бы совсем туго. От Наума Васильевича принесли телефонограмму, в которой значилось, что во Владимире в вагон подсядет ещё один пассажир, а в Нижнем Новгороде семеро. Итого будет двадцать человек – половина мест.

«А я вполне неплохо прохожу боевое крещение, – подумал Гриша с ноткой самодовольства. – Уверен, что в конце поездки начальник поймёт, что я поработал лучше остальных».

Солнце село за горизонт, ночь поглотила леса и поля. Гриша зажёг в вагоне керосиновые фонари и собрал посуду после ужина (за один предмет посуды пришлось побороться, потому что пожилая дама заявила, что принесла тарелку с логотипом Железных Сетей из дома). За неимением развлечений пассажиры стали укладываться спать. Ровно в девять вечера он погасил фонари, проверил оба тамбура и туалетную комнату, зажёг печь для поддержания приятной температуры и быстро перекусил консервированной свининой и сухими армейскими галетами.

Оставшееся время он находился в купе и перебирал в уме пункты Регламента, чтобы убедиться, что ничего не упущено из вида. Мысли то и дело соскакивали на маму, которая сейчас наверняка сидела перед иконой и просила за него, охваченная беспокойством. Ему хотелось порадовать её чем-нибудь, и он не придумал ничего лучше, как купить с первой получки цветастый Павловский платок и кубанский травяной шампунь для волос, который у барышень ценился превыше всех остальных.

В двадцать три пятнадцать поезд въехал в дряхлый старинный Владимир. Состав плавно проследовал через хаотичное нагромождение запыленных и полуразрушенных строений и плавно подкатил к малюсенькому вокзальчику в псевдорусском стиле. Весь город тонул в мутной тьме и только территория вокзала освещалась холодными газовыми фонарями.

Гриша встал в тамбуре и приготовился открыть дверь. Он с любопытством смотрел в овальное окно. На пустом перроне не было ни души. Гриша даже поёжился от неприятного ощущения пустоты и запущенности, которое возникло из-за вида полузаброшенного городка.

Поезд остановился, раздался свисток, объявляющий посадку. Гриша повернул ключ и открыл дверь. На него сразу хлынул холодный сырой воздух. Гриша спустил лестницу и сошёл на перрон. Он огляделся – никого. Где же пассажир?

Проводники стояли, притоптывали на месте, чтобы согреться, и переглядывались. Гриша запоздало пожалел, что не надел шинель, потому что холод буквально пробирал до костей.

«Вот тебе и сентябрь, – подумал он. – Так скоро и снег пойдёт».

– Добрый вечер, – внезапно раздалось из-за спины.

Гриша подскочил на месте от неожиданности. Рядом с ним стоял высокий господин в чёрном вечернем костюме, который смотрелся бы гораздо уместнее на столичном балу, чем в этой дыре.

– Вы так тихо подошли, – глупо сказал Гриша, разглядывая белую рубашку с пышной манишкой.

Его взгляд опустился до остроконечных лакированных туфлей и только тогда он опомнился.