– Господи, Игнат, ты с ума сошёл? – сквозь густое марево ввинтился визг тёти Поли. Где-то на периферии булькнул непонятный звук, изданный, скорее всего, Марией. – Ирочка, доченька. Как же так…

– Ты забыла своё место, Полина?! – приложился кулаком по дубовой столешнице Немцов, повышая голос и одновременно подтаскивая меня к ноге. – Твоя работа прислуживать! Вот и прислуживай молча!

– Когда ты стал таким? – прошептала Поля, сдавленно всхлипывая. – Отец устал в гробу переворачиваться.

– Ничего. Движение жизнь. Правда, не про него, – зло хохотнул Игнат, скрепя деревянными ножками. – Накрывай на стол.

Немцов сел на стул, перекидывая цепь на спинку, взял стакан с водой и, как будто происходящее норма, спокойно его опустошил, гулко глотая живительную жидкость. На мгновение промелькнула мысль попросить попить и смочить пересохшее горло, но сразу её отогнала. Не самый лучший момент, чтобы привлекать к себе внимание. Апофеозом тихого, семейного ужина стала тарелка с едой, небрежно поставленная на пол передо мной.

– Ешь, шавка, пока хозяин добрый, – с издёвкой обронил Игнат, двигая миску мыском ботинка, пока она не упёрлась краем в мои колени.

От доброты хозяина тошнота подпёрла к глотке. Если, зайдя в дом, запах мяса показался божественным, то сейчас от специй, чеснока и трав только мутило, накапливало кислую слюну и вызывало полное отторжение к пище. Я не знаю, с кем Немцов привык играться, кого кормил как собаку на полу, но мне кусок не лез в горло. Как вообще всё это можно сносить, набивать желудок и культурно потягивать вино.

Смотрела невидящим взглядом в расплывающееся блюдо, ссутулившись и стараясь хоть немного прикрыться волосами, повторяла причину своего положения и отсчитывала секунды до конца этого вечера. Время, на удивление, замерло. Время, вообще, странная штука.

Когда тебе хорошо, когда ты смотришь на закатный горизонт, раскрашенный яркими мазками уходящего солнца, сидя на берегу моря, когда рассекаешь дорожку в бассейне, и прохладная вода приятно обволакивает тело, держа его в невесомости, когда несёшься на автомобиле по пустынной трассе, соревнуясь скоростью с неугомонным ветром, оно стремительно осыпается песком, не позволяя зависнуть в вечности.

Сейчас же минуты растянулись в часы, в сутки, в неопределённую, резиновую субстанцию, облепившую кожу противной, вязкой плёнкой. Ощущала себя поруганной, изнасилованной и выставленной на стеклянной тумбе для всеобщего обозрения.

– Жри давай, сука, – в бешенстве процедил Игнат, пиная тарелку ногой и переворачивая её, – пока дают нормальную еду.

Мясо, овощи, брускетта с паштетом расползлись по тёмной плитке абстрактной картинкой чудаковатого художника. Не с первого раза подцепила задеревеневшими пальцами стручковую фасоль, подкатившуюся к бедру, поднесла ко рту и, склонив ниже голову, зажала в кулаке, старательно впустую двигая челюстью.

Почему-то была уверена, что стоит сделать лишнее движение, разозлить ещё больше Немцова, и он применит силу, скорее всего, пройдётся по мне кулаками. Несколько раз проделала тот же манёвр, изображая привычное поедание ужина и давясь слезами. Боже, когда же закончится этот день.

– Смотрю, ты уже сыта? – небрежно заметил Немцов, поднимаясь и наматывая на запястье поводок. – Сучку надо выгулять.

Мне только оставалось тяжело вздохнуть, пошевелиться на затёкших ногах и поползти следом, молча превозмогая болезненные покалывания миллиона мелких иголок под кожей. Игнат протащил меня по всему дому. Позанимался в спортзале, посмотрел телевизор, пару раз вышел покурить на неотапливаемую террасу. И всё это время я послушно сидела на полу, ожидая, пока хозяину надоест скрашивать свой досуг. Иногда он похлопывал меня по макушке, как послушную псину, ждущую ласки, только как-то остервенело, брезгливо, со злостью.