Боже…

Чтобы хоть как-то успокоиться, прижалась разгоряченным лбом к прохладному стеклу и прикрыла заплаканные глаза. Лучше бы не закрывала, потому что стало в разы хуже.

Мелькающие перед глазами картинки стали отчетливей, звучание голоса насыщенней. Каждая минута, каждая секунда на разрыв.

Кабинет заведующей… Вал… его взгляд. Пшеничное поле, рваное дыхание, затуманенный взгляд… упрек, когда не писала… запах секса, его горячие сильные руки, ненасытные губы… влажная постель… мои хриплые стоны… его смех… злость… страсть… просьба звонить в любое время… обещание всегда быть рядом…

Прости меня… Прости… Это я во всем виновата… Только я…

6. Глава 6

Спустя месяц

— Мам, ты видела? Он пошевелил рукой!

— И? Он по десять раз на день ею дергает и что? Четвёртая неделя заканчивается – ничего нового.

Дударев выглядел исхудавшим, с заросшими жесткой щетиной щеками и дыхательной трубкой во рту. Держался молодцом да и выглядел с учетом перенесенных травм тоже вполне приемлемо, вот только оптимизма дочери Людмила никоим образом не разделяла.

— Не скажи. Я прям чувствую – скоро этот кошмар закончится. Помнишь, Николай Федорович говорил, что…

— Да, да, я помню. А ещё я помню, как он посоветовал быть рядом с Дударевым, болтать с ним без умолку, держать за руку. Только, мне вот кажется, что всё это до фени. Почти месяц, Марин. А если он тут годами будет лежать? — в который раз стала напирать Люда, поражаясь непробиваемости дочери. Сколько можно биться головой о стену? Подумаешь, спас жизнь. Ха! А из-за кого, по сути, весь этот сыр-бор, м? Да и из-за него, сволочи, и…

Стоило вспомнить об Осинской, как бедную женщину тут же начинало трясти. Сестра, называется. Вырастила на свою голову, а она вон как отплатила. Стерва неблагодарная. Наворотила делов, мать до инфаркта едва не довела, плюнула всем без исключения в душу и будто сквозь землю провалилась, что в общем-то и неудивительно после такого позора. А вот Глеб удивил, никто из семьи не ожидал такого поворота. Видимо, любовь действительно зла. Стоило посмотреть на Марину, как выводы напрашивались сами собой.

— Не будет он лежать годами, — насупилась девушка, начиная злиться. — Он и дышит сам, и двигает конечностями, он… ой! — воскликнула, прикрыв рот ладошкой, — Смотри! Снова зашевелил рукой. Ва-а-ал… — позвала мужчину, с трепетной нежностью обхватив дрожащими пальцами широкое запястье. — Ты меня слышишь? — лучше бы этого не делала, так как движения конечности тут же прекратилось. На глаза девушки навернулись слёзы. Ну вот, снова одно и то же. Пришлось смахнуть со щеки не прошеную слезу и беспечно улыбнуться, демонстрируя матери непоколебимость характера.

Люда только качала головой, успев свыкнуться за двадцать восемь дней с проявлением подобной зависимости. Это поначалу её пугало состояние Дударева и сам писк аппаратов для измерения пульса, температуры, уровня кислорода в крови, а сейчас даже бровью не вела. Привыкла. Человек такое существо, что ко всему привыкает: и к созерцанию растоптавшей сердце дочери сволочи, и предательству сестры. Будь её воля – ни на секунду тут бы не задержалась. Только ради дочери находила в себе силы переступать порог опостылевшей палаты. И то, ни жалости, ни сострадания при этом не испытывала. Не заслужил. И сколько не приказывала Маринке взяться за ум, сколько не запугивала и не умоляла – та упрямо гнула свое, продолжая просиживать у больничной койки от зари до зари.

— Только не думай, что он примет тебя с распростертыми объятиями, когда очнется, — поднялась с глубокого кресла Люда, поглядывая на настенные часы.