Равнодушие матери прошлось по израненному сердцу наждачным листом, собирая на глазах влажную пелену. Нет, я знала, что была нежеланным ребёнком. Отец мечтал о сыне, а тут появилась я, полное разочарование. Знала, что после моего рождения он начал задерживаться на работе, выпивать с мужиками. Хотя так и не поняла, в чем связь? Почему для одних отцов не было разницы, сколько в их семьях девочек или мальчиков, а для других это принципиально важно?

Не скажу, что мама не любила меня или в чем-то открыто обвиняла. Ни разу такого не было, но вырастила меня практически сестра. Если я в чем-то была виновата – получала сполна, от всей души. К Людке было больше лояльности. Больше понимания и терпения. Теперь я и вовсе впала в немилость, подставив под удар не только целостность и благополучие собственной семьи, но и жизнь Марины. После такого поворота даже нечего было надеятся на адекватный диалог.

Подвинувшись к противоположной двери, я освободила место для сына. Глеб осторожно положил его на сидение, пристроив сонную головку у меня на коленях и закрыв дверь, занял кресло водителя. Спрашивать, как там мама, отпало всякое желание. Мне вообще не хотелось открывать рот.

Уткнувшись носом в волнистые волосы сына, глубоко втянула в себя такой родной и такой чистый запах, пытаясь хоть как-то совладать с нахлынувшими эмоциями. «Сашка, сынок, — обращалась к нему в мыслях, поглаживая хрупкие плечи, — родненький мой… Если бы только знал, как мне плохо. Будь ты хоть чуточку старше – ты бы понял. Я бы объяснила тебе, что любовь бывает разной. Что если мама или папа перестают любить друг друга – это ни в коем случае не отображается на любви к детям. Просто иногда… вот такое существование… оно хуже смерти, понимаешь?»

Сашка заулыбался во сне и, перевернувшись на бочок, обнял меня за талию.

«Только ради тебя я здесь. Только ради сохранения целостности твоего внутреннего мира. Чтобы мама оставалась мамой, а папа – папой. Чтобы любящие тебя люди были рядом и неважно, совсем неважно, что ты – то единственное звено, удерживающее их вблизи. Ты тот прочный материал, которому удалось соединить несоединимое. Ты моя жизнь… Моя вера. Надежда… И боль, Саша… И боль тоже…

За окном мелькали посадки, окутанные теменью поля, сверкали звёздной россыпью огней отдаленные от трассы города. Иногда я сосредотачивала на этих ярких пятнышках внимание и задумчиво поглаживала низ живота. А иногда… ничего не видела, только слышала. Обрывки воспоминаний, осаждающие и без того истерзанное сердце, душили меня изнутри, вынуждая давиться солёными слезами.

Глеб изредка бросал на меня взгляд в зеркале заднего вида и недовольно поджимал губы, наблюдая за моей немой агонией.

Пофиг.

Перед глазами стояли совсем другие глаза. Мелькали абсолютно другие панорамы и пейзажи. Другие эмоции, чувства, желания. Другой голос, улыбка, взгляд.

«Ну здравствуй, Анатольевна...

А мы уже на «ты»? Мне больше нравилось «Валентин Станиславович». Аж мурашки по коже…

Что ж ты дерганая такая? Да не бойся ты так, я не кусаюсь...

Юлька-а-а… Не связывайся со мной. Не советую. Уничтожу ведь…

Признай, что стерва ты двуличная. Что не хочешь меня. Что плевать тебе на чувства других. Признай, и я отпущу…»

«Так и есть, — шептала про себя, вспоминая, что тогда ответила. — Причем не только двуличная, а ещё лживая и трусливая… И ты мне сто лет не нужен… И к мужу я вернулась, потому что не хочу тебя. Попробовала – не понравился. Не мой ты типаж, Дударев. Не хочу с тобой ни спать, ни просыпаться по утрам, ни жить. Ничего не хочу с тобой…»