— Я знаю, что ты замешан в покушении на Вала и если ты действительно заботишься о Саше, то отдаешь его мне, а сам уедешь из города. Иначе клянусь, я пойду в милицию и обо всем расскажу.

Зря она это сказала. Глеб не то, что озверел, он обезумел. Грубо схватил её за руку и, стащив с крыльца, поволочил за собой к проезжей части.

Юля едва поспевала перебирать ногами, повиснув на сильном предплечье крепкой хваткой.

— Валяй! — подтолкнул её к зебре, отрывая от себя руки. На светофоре загорелся зелёный и столпившийся на обочине люд хлынул на проезжую часть, изредка бросая в их сторону заинтересованные взгляды. — Чего стала? — навис сверху, перейдя на зловещий шепот. Шантажировать его надумала? Так силенок не хватит. — Иди! Наваяй им там заявление. Опозорься, как следует, а потом ещё засветись перед Матвеем, чтобы уж наверняка взял на мушку.

— Я не собираюсь прятаться! — огрызнулась, понизив голос. — Иди и сам разбирайся со своим Цыгановым. Ты во всем виноват, не я! — ткнула пальцев в окаменевшую грудь, трясясь от негодования. Какой же Глеб всё-таки… больной на всю голову. Сам влез в дерьмо, а отвечать должна вся семья. Нормально получалось: устранил соперника, ещё и её планировал удерживать рядом, продолжая шантажировать сыном.

— Думаешь, мне по приколу оставлять дом, в котором я прожил двенадцать лет? — ощетинился Глеб, рывком забрав Юлю с проезжей части. Автомобильный поток возобновил движение, перекрыв пути к отступлению.

— Тогда зачем это всё? — вскинула на него заплаканный взгляд, находясь на краю эмоционального срыва. — Зачем, Глеб? Отпусти, а сам уезжай. Живи в свое удовольствие. Я его люблю, понимаешь? Его… — произнесла и замерла, тут же зажмурившись. По позвоночнику побежала нервная дрожь. Не того, что ударит, боялась. Нет. Ненависти вспыхнувшей в его глазах испугалась.

Глеб вроде и на лице не изменился, но воздух вокруг них вмиг наэлектризовался. Стало реально страшно. От всей его фигуры шла ощутимая, звериная ярость. Совладал с ней благодаря нечеловеческим усилиям и разорванной изнутри щеке.

— Я-то могу спрятаться. И тебя могу отпустить, и Сашку. Только толку-то. Они же через вас на меня и выйдут, будут настаивать, чтобы сдал Цыганова. Нагрянут к вам в гости, как сегодня, например, отрежут пальчик или ещё что-то. Могут изнасиловать и заснять на камеру, а потом показать мне, передав по нужным каналам. А Дударев не в состоянии тебе помочь. Он в коме и не понятно, выживет ли. И что тогда, Юль? — У самого голос сел, ослаб. Не только её мучил, сам загибался, утопая в проклятых изумрудах. Во рту стало мерзко от железистого привкуса. То, что любила Дударева – и так знал. Но, блдь, будто раскаленным клеймом в сердце. Выжгла там всё. Вот сейчас, глядя в заплаканные глаза… возьми и отпусти на все четыре стороны. Уступи. Пускай проваливает, скитается по улицам, восстанавливает документы, ползает под дверьми реанимации… Ждет, надеется. Молится своим богам. А он уедет с сыном и начнет новую жизнь и похер, кто там у неё под сердцем.

С-с-сука-а-а…

Запрокинув назад голову, спрятал лицо в ладонях. Нет! Нет…

— Выбирай: или жизнь под прицелом, или Сашка. Я предлагаю тебе защиту, пока не станет известно, кто отец ребёнка. Если Дударев откажется отцом – отпущу. Мне чужого не надо. Если я… не знаю, — признался честно, испытывая смертельную усталость. Реально, такая апатия накатила, что стало всё равно. — Вряд ли сможем быть вместе после всего.

Юля понимающе кивнула и, закусив истерзанную губу, задумалась. Нельзя ей долго думать. Опасно. Чем больше будет анализировать, чем больше сомневаться. А сомнения ему не нужны.