— Угу, — сглотнула, стараясь унять волну нервной дрожи. — То-то я смотрю, ты ни разу в детстве не горевал. Быстро же позабылось, как обижался в свое время на отца. С "мамкиным хмырем", значит, не понравилось бы, а с потаскушками отца было нормально?

Как нашел в себе силы не залепить ей пощечину и сам не знал. Их только и хватило, чтобы зажать ей рот рукой, заставляя замолчать. Вот, значит, как. По самому больному решила?

Юля пыталась сбросить его ладонь, просунуть между телами руки, однако он притиснулся к ней ещё сильнее, сжимая плечи мертвой хваткой. Травмированная рука заныла пуще прежнего, высекая из глаз мириады звёзд, но ему было всё равно. Плевать он хотел на последствия. Несмотря на смешанные чувства, прижался к бурно вздымающейся груди – и потерялся. Забилось в агонии истерзанное сердце, побежала огненными потоками по венам кровь, наполняя израненную душу теплом.

Задушить. Уничтожить. Размазать об стенку. Стереть в пыль… и почувствовать желанное тело каждой клеточкой. Сейчас бы сгрести её в охапку и впиться в губы яростным поцелуем. Освободиться от отравляющего душу яда, избавляясь от этой изнуряющей сердце зависимости. Устал любить и ненавидеть одновременно. Реально устал.

Сколько простояли так, не мог сказать. Время летело со скоростью звука, наступало на пятки, подгоняя, а он так и не смог пошевелиться, пребывая во власти ведемских глаз. Юля тоже смотрела на него широко распахнутыми глазами, овевая пульсирующую ладонь горячим дыханием, и учащенно дышала, опасаясь его прикосновений.

Буквально чувствовал её страх. Осязал. Улавливал сквозь громкое сердцебиение. Ну да… Было отчего кривить губы. Но вины не испытывал. Сама виновата.

От затравленного взгляда пришел в себя. Ровно настолько, чтобы ослабить тиски, в которых сжимал хрупкие плечи и тут же вспомнил о нависшем дамокловым мечом диагнозе. Рука непроизвольно рухнула вниз, сохраняя на себе влажный отпечаток губ.

Криво усмехнувшись, Глеб протяжно выдохнул, возвращая былую концентрацию внимания. Нашли о чем спорить. Вот заберет её, увезет, как и планировал, за тридевять земель, и будут выедать друг другу мозг сколько угодно. А пока не время и не место.

Юля медленно отступила назад, не спуская с него загнанного взгляда. Дура. Может даже не надеятся. Она уже в его власти, уже на крючке. По крайней мере, на ближайшие восемь месяцев.

Чёрт. Ни с того они начали. Нужно было сразу озвучить условия, рассказав об неутешительных прогнозах.

— Дудареву пророчат инвалидность, и это если выйдет из комы, — сказал глухо, поморщившись. Живучая, с*ка. — Зато Марина очнулась и сейчас рядом с ним. Держит за руку, не отходит ни на шаг. Идиллия. Слышал, не только ты в положении. Оказывается, у вас один бык-осеменитель. — Глянул на Юлю и увидел, как задрожали искусанные губы. Вот-вот заплачет. Глаза в мгновение заволокло солёной пеленой.

— Я тебе не верю. К нему никого не пускают.

— А мне похер, веришь ты или нет. Я недавно разговаривал с Людкой, звонил узнать, как там Марина, и она рассказала, как сам Студинский дал добро пропустить влюбленную дурочку к нему в палату. Кстати, она и про вашу встречу рассказала. Молодец, — заиграл желваками, возвращаясь в прежнее состояние. — С угрозой выкидыша, через весь город… А ещё утверждаешь, что не эгоистка.

Юля нахмурилась, пытаясь скрыть промелькнувшую на лице боль. Конечно, задело. Хотелось спрятать и ревность эту неуместную от слова «совсем». И зависть. Боже, нашла к кому ревновать! И всё же…

Взяв эмоции в жесткую хватку, наигранно улыбнулась. Ей тоже было чем крыть. Уезжать она не собиралась, а вот побороться за сына никогда не поздно.