Я вздрогнула, как от пощечины. Ожидаемо, но… до чего же обидно. Снова это проклятое чувство вины. Вроде и убедилась, что не перед кем её испытывать, а всё равно нет-нет, да напомнит о себе, вызывая в груди неприятное жжение.

Чтобы хоть как-то совладать с эмоциями, сжала кулаки с такой силой, что ногти больно впились в ладонь. Только не реветь! Только не перед ней. Тут одного взгляда достаточно, чтобы понять: отныне мы с сестрой если не враги, то абсолютно чужие друг другу люди. Жалела ли я о недосказанности? Что не призналась вовремя, не поделилась, как и положено с близким человеком? Нет. Нисколечко. Потому что заведомо знала итог.

— Послушай, я не жду от тебя понимания, и уж тем более прощения, но ты не знаешь и сотой доли, чтобы так говорить со мной.

— Да? А мне кажется, я знаю предостаточно, чтобы сложить верное представление, — шумно выдохнула Люда, сдувая упавшую на глаза челку.

— Просто выслушай меня.

— Да что ты перед ней распинаешься, — сдавила мое плечо Таня, демонстрируя тем самым свое недовольство. Я мягко сбросила её руку, продолжая надеяться на благополучный исход.

— Пять минут, Тань. Я хочу поговорить с сестрой.

Она нахмурилась, но перечить не стала и сделала шаг назад, выжидающе скрестив на груди руки.

— Не о чем мне с тобой разговаривать. Раньше нужно было вести разговоры. Ты… — Люда едва не плюнула мне в лицо, окатив такой волной презрения, что я не выдержала и опустила глаза. — У меня в голове не укладывается, — повысила тон, выплескивая море эмиций.

Как же мне знакомо сие состояние. Так бывает, когда разочаровываешься в родственной душе. Она только столкнулась с ним, а я уже прошла его сначала с мужем, а потом и с её дочерью.

— ...меня тошнит от тебя. Я слов не могу подобрать, настолько мне противно. Тьфу, — всё-таки плюнула.

Не в лицо, под ноги. На глаза против воли навернулись слёзы. Таня подошла ко мне и ободряюще погладила по спине, давай понять, что рядом.

— Хочешь поговорить? Рассказать, как оно было? — уперла руки в бока, смерив меня презрительным взглядом. — Ну, давай, поведай. Расскажи, как водила всех за нос, разбивая сердце моей дочери? Это ж надо быть такой… сукой. Ладно он, кобелина, особо надежд не строили. Там на рожу посмотришь – сразу всё ясно. Но ты… Ты же сестра моя. Да я тебя, считай, что вырастила. Мамка родила, я сама ещё дитя была, пупсиками игралась в саду. А мне уже тогда впихнули тебя. Сказали, вот твоя новая игрушка. Нянчись. И за каждый твой рев мне знаешь, как доставалось? Все подружки играют на улице, а я с тобой таскаюсь. Я хоть раз обидела тебя чем-то? Может, забрала что-то, украла? Всё, что было у меня – ничего не зажимала, делила пополам. Сестра ведь. Родная кровь. Вспомни, — опустила руки вдоль приталенной юбки, сменив интонацию, — мы же были не разлей вода, а ты так... так скурвилась. Тебе настолько нравилось делать из неё дуру? Признайся, нравилось, как она бежала к тебе, делясь сокровенным? Ей двадцать лет, что она видела в жизни? Ты не думала, каково ей? Ты хоть раз стала на её место? — ударилась вдруг в плач, спрятав лицо в ладонях. — Два месяца лжи… Как у тебя язык только не отсох? Как тебя земля ещё носит? Чего ты добилась? Чего?

Я обхватила шею пальцами, пытаясь проглотить застрявший в горле колючий комок. Умирать можно и внутри, не обязательно плача или рвя на себе волосы. Такая агония страшнее всего, потому что не получала выхода.

На языке разлилась знакомая горечь. Хотелось бы мне избежать всего этого, да видимо, не судьба. Каждое её слово, взгляд, которым они сопровождались, делали мою боль в сердце ещё нестерпимей, ещё невыносимей.