— Друзья, — начал мэр уверенным голосом, глядя прямо в направленную на него камеру, — следственными органами возбуждено уголовное дело по факту покушения на убийство Дударева Валентина Станиславовича. Я, так же, как и вы, нахожусь в неведении. Как только что-то станет известно – я обязательно дам знать.

«Конечно», — усмехнулась я про себя. Другого ответа тут и не ждали. Даже если у Студинского и был кто-то на примете, его имя вряд ли озвучили на публику.

— Но я даю слово, — продолжил мэр, играя скулами от взятых под контроль эмоций, — что кто бы ни стоял за покушением – он ответит за это. Относительно здоровья, — тут мужчина перевел дыхание и послабив на шее галстук, расстегнул верхнюю пуговицу. Я впилась зубами в нижнюю губу и до боли прикусила её, чувствуя, как замерло сердце. — Состояние моего заместителя действительно тяжелое. У него диагностировали закрытую черепно-мозговую травму, внутренне кровотечение, пневмоторакс в результате забоя груди, — вздохнул, и словно напрягая память, помассировал переносицу. — Так же не обошлось без травмы живота, есть одно огнестрельное ранение в плечо и на данный момент он в коме.

— Какие шансы Дударева выйти из комы?

— Что говорят врачи?

— Егор Андреевич, ещё пару минут.

— Егор Андреевич!

Меня будто кирпичом оглушило. Зажав уши руками, выпустила из рук бутылку и начала пятиться к лавочке, наталкиваясь спиной на прохожих.

— Нет-нет-нет, только не кома…

Я больно сжимала виски, не желая ни слышать, ни верить в происходящее и хотела только одного – зажмуриться крепко-крепко, а потом открыть глаза и оказаться в машине с Валом. Чтобы у меня отсох язык и я никогда… никогда не говорила тех слов про пять минут. Плевать бы я хотела на последствия, лишь бы никогда не убегать от него. Не отталкивать.

Я так и видела пустынную трассу, расстрелянный, развернутый от столкновения с микроавтобусом внедорожник, смятый капот, зияющие черными дырами стекла… а внутри окровавленный, потерявший сознание Вал… От представшей перед глазами картины мою грудь беспощадно сдавило, в ушах зашумело. Я попыталась сделать вдох, но сковавшая ребра боль не позволила даже пошевелиться, и казалось, что ещё чуть-чуть и я потеряю сознание.

К плечу кто-то прикоснулся. Мягко, сочувствующе. И когда я не отреагировала, прижали к себе, шепча на ухо слова утешения.

— Тссс, Юляш… Ну не рви ты так сердце…

— Тань… ты слышала? — уткнулась носом в её плечо и глухо разрыдалась, не обращая внимания на обминающих нас прохожих. — А если… — осеклась, боясь даже озвучить парализовавшее сердце опасение. — Я так больше не могу. Не выдерживаю.

— Конечно, слышала, — вздохнула она, продолжая гладить мою спину. — Думала, успею сама всё рассказать, да Студинский опередил. Я так и не дошла на третий этаж. Везде охрана. Как увидели, что я держу курс на отделение – сразу вернули обратно. Плохо, конечно. Хорошего мало, но я верю, всё обойдется. А ты должна быть сильной. За двоих. Нет! Уже за троих. Не сегодня, так завтра, Дударев обязательно придет в себя, захочет увидеть тебя, а ты снова в больнице. Ты об этом подумала? В тебе уже сейчас, возможно, растет его частичка. ЕГО! Что ты ему скажешь, если тупо потеряешь её, поддавшись отчаянью? Посмотри на меня!.. Юля! — Таня обхватила мое лицо ладонями и ощутимо сжала, даря разгоряченным щекам ощущение легкой прохлады. — Как бы ни прискорбно это не прозвучало, но сейчас ты ему ничем не поможешь. Вот честно. Ничем. Но не забывай, что у тебя ещё Саша в подвешенном состоянии. Тебе есть ради кого бороться и не падать духом. И боюсь, Юль, боюсь того, что пока ты тут умираешь, у тебя дома твориться чёрт-те что. Матери, как оказалось, на тебя плевать. Сестре – тоже. За Марину вообще молчу. Так что давай, вытирай слёзы, собери волю в кулак и вперед за Сашкой. Если будет скандал – поживешь у нас в общежитии, там как раз на этаже освободилась одна комната. И документы мы тебе забабахаем, и в суде выступим всем коллективом в лице группы поддержки. Вот увидишь – всё у нас будет хорошо. Главное помни, что мысли…