Этот милый человек был до такой степени влюблен в нее, что написал ей:

«Я расстался с Вами, испытывая такую боль в сердце, что на улице почувствовал, что мое лицо все залито слезами… Когда я Вас покидаю, мне кажется, что все струны моей души сейчас лопнут вместе с внутренностями».

Естественно, этот идолопоклонник никогда бы не осмелился передать полиции письма из Пьемонта, приходившие на имя Вирджинии…

Все лето, несмотря на неусыпную слежку, графиня продолжала поддерживать переписку с Кавуром, не давая карт в руки всех подозревавшего министра внутренних дел.

Вернувшись из Пломбьера, Наполеон III незамедлительно доказал Вирджинии, что разлука нисколько не охладила его пыл. Продемонстрировав это с юношеским задором, он отправился перевести дух в Биарриц. По возвращении оттуда он, по-прежнему влюбленный, пригласил госпожу Кастильоне в Компьень[28].

Двор был поражен. Это означало, что любовница императора будет жить под одной крышей с императрицей? Но что на это скажет Евгения?

Евгения не сказала ничего.

Несмотря на чувство ревности и огорчение, она решила, что разумнее всего будет промолчать. Тем более что она прекрасно знала своего легкомысленного и непостоянного в своих привязанностях муженька и была поэтому уверена в том, что госпожа Кастильоне не сможет надолго занимать его сердце.

Для Вирджинии месяц, проведенный в Компьене, был сплошным праздником. Днем весь двор восхищался ее нарядами, а ночью император по достоинству оценивал их отсутствие. Когда все ложились спать, он пробирался в комнату Вирджинии и демонстрировал ей великолепный образчик мужской силы…

Поскольку все относились к госпоже Кастильоне как к официальной фаворитке, она возомнила себя мадам Помпадур. С некоторых пор ее высокомерие вышло за рамки приличия. Некий журналист написал восторженные слова об ее красоте, а она добавила – совершенно серьезно – следующие строки:

«Всевышний не знал, что делает, когда производил ее на свет. Он так прилежно ее лепил, что когда закончил, потерял голову, увидев этакое великолепие…»

Она разрешила сфотографировать свои ступни, щиколотки, руки и плечи, носила свою красоту по различным салонам так, будто речь шла о церковной раке, которую все должны были почитать. Дошла в своей смелости до того, что стала носить такие же прически и украшения, как и императрица. С женщинами она вообще перестала разговаривать.

Такое поведение, разумеется, возмущало весь двор. И лукавая госпожа Меттерних однажды вечером выразила общее мнение всех придворных, сказав в адрес госпожи Кастильоне, что та – «скотина, которую следовало бы прирезать».

Над этой фразой посмеялись. Это было не самое крепкое выражение, но оно было высказано к месту. Доказательством этому вскоре послужили три фразы, великолепные по своей глупости, которые итальянка написала на своей фотографии: «Рождением своим я равна самым высокопоставленным дамам. Красотой своей я их превосхожу. Умом своим я их сужу!»

Раздраженный такой чопорностью Мериме, в чьи обязанности в Компьене входило крутить ручку механического пианино, под музыку которого танцевал двор, заявил как-то вечером:

– Как она мне надоела! Ее наглость выводит меня из себя, и мне часто хочется задрать ей юбки и нашлепать по заднице. А потом поглумиться над ней…

И со смехом добавил:

– Впрочем, как знать, не вызовет ли это у нее другую реакцию!..

Автор «Коломбы» был прав: госпоже Кастильоне требовалось, чтобы ее отшлепали по попке…

К несчастью, ни у кого не поднялась рука на то место, которое так нравилось Его Величеству императору Франции!..