– Хорошая мысль… – он на мгновение задумывается, чему-то кивнув, а я чувствую необходимость к нему прикасаться.

Я давлю это желание, но оно постепенно овладевает мной, доводя чуть ли не до истерики. И вот когда я уже готова сорваться, Серёжа очень мягко меня обнимает. Я замираю, осознавая произошедшее, и понимаю: мы оба ведём себя совсем не так, как обычно. Как будто только мы в живых и остались, а вокруг никого нет. Вот это мне кажется самым странным, потому что так не бывает. Ну не может этого быть, и всё!

Достав пайковое, мы принимаемся кормить спокойно лежащих и молчащих детей. Они едят, но все, как один, смотрят будто сквозь нас с Серёжей. Но почему? Что происходит?

– Как выключили их, – замечает доктор. – Быть не может, чтобы у всех одновременно.

– Здесь, по-моему, очень много того, чего не бывает, – замечаю я, ощущая себя… странно. – Да и мне как-то необычно, словно будто помолодела.

– А ты и помолодела, – хмыкает Сергей. – У тебя даже седина исчезла полностью.

– Значит, это сон, – решаю я. – Вот сейчас будильник зазвенит, и надо будет на службу. А пока не надо… Обними меня, – прошу я его, что Док проделывает просто моментально, как будто специально ждёт. – Хоть во сне счастливой побуду… – – добавляю я, уже не в силах сдержать слёзы.

– Растопырило тебя, – замечает он, прижимая меня к себе, а я чувствую себя совсем девчонкой. Зажмуриваюсь, чтобы получше запомнить эти моменты и такую редкую ласку.

Всё у меня в жизни было: и забота, и внимание – только хотелось, чтобы обняли, просто так обняли, как в обычных семьях. Мужчин-то я не сильно к себе подпускала… Маму и папу я не помню, а в детдоме было просто холодно. Во втором-то обо мне уже заботились, но… без души. И вот тут мне вдруг становится тепло. Будто не тридцать с гаком лет мне, а семнадцать максимум. Хочется, чтобы это никогда не заканчивалось, и всё.

– Пойдём, грузить будем, – предлагает Серёжа.

– Пойдём, – вздыхаю я, желая подольше ощущать эти объятия, но долго хорошо не бывает, вся моя жизнь только об этом и говорит.

Сначала возникает желание похожих на живые куклы детей переносить по одному, но затем Серёжа делает волокушу, поэтому к танку мы их доставляем довольно быстро. При этом на лицах никаких эмоций нет. Они просто смотрят куда-то в небо, и всё. А мы молча грузим их, причём они как-то помещаются, хотя визуально не должны бы. Но от загадок я уже устала. Серёжа лезет к управлению, и спустя минут пять, нужных на прогрев, бронетехника трогается с места. Я же почти рефлекторно поглаживаю ближайших ко мне ребятишек. Ну тех, кто рядом лежат, конечно.

Наверное, именно поэтому замечаю неладное. Спустя где-то часа два, в течение которых танк весело пылит по дороге, те, кого я глажу, будто размягчаются, ну как резиновые игрушки, из которых воздух спускают. Сначала я не понимаю, в чём дело, но затем ошарашенно замираю, заорав в выданный мне Сергеем шлемофон:

– Док! Стой! – и машина моментально замирает на месте.

– Что случилось? – интересуется вылезший Док, а я показываю ему на ставших полупрозрачными детей.

Ни костей, ни мышц, просто сквозь тела видно крышку моторного отсека. Зрелище просто жуткое, поэтому я и не знаю, как реагировать. Серёжа вздыхает, чешет свою лейтенантскую голову, затем почему-то смотрит в небо.

– Ну раз у нас тут сказка, то всё логично, – объясняет он мне. – Мы выходим из зоны обнаружения, иллюзия ослабевает… Понимаешь?

– Значит, дети пропадут, – понимаю я. – А что с нами будет – бог весть.

– Именно так, – кивает Серёжа, погладив меня по голове как маленькую, а потом зачем-то говорит. – Если очутишься одна, заползи под кусток и жди меня.