Всю дорогу до школы Родик беспрерывно болтал: о том, как вчера прокачал очередной скил в Фортнайте, о ненавистном луке в отцовской яичнице, о валентности магния и заваленной контрольной по алгебре. Я слушал его вполуха. Кивал для порядка и для отвода глаз качал головой. Пока мелкий трындел о всякой ерунде, мне не нужно было рассказывать ему про Асю, да и не в том состоянии я был. Температура, может, и спала, но горло по-прежнему раздирало от боли, а каждый новый шаг по нечищенному тротуару до школы становился заметно тяжелее предыдущего.

Неудивительно, что на первый урок я снова опоздал. Впрочем, как пролетели следующие два, я и вовсе не заметил. Что-то писал, куда-то шел, с кем-то разговаривал — все как в бреду. Единственное, что имело смысл, — это Ася. Я не сводил с нее глаз ни на русском, ни на геометрии. Простым карандашом рисовал на полях в тетради ее профиль. Вместо слов под диктовку, писал ее имя. А после литературы осмелился подойти.

Что скрывать, меня штормило. От жара. От волнения. От глупых чувств, что так безнадежно завладели разумом. Я держался за край ее парты, чтобы хоть как-то унять дрожь, и нарочито не замечал кислой физиономии Варьки по соседству.

— Привет, — проскрипел и тут же прикусил язык: ну какой к дьяволу «привет» после третьего урока?

Как и следовало ожидать, Ася не ответила. Взглянула на меня свысока и продолжила скидывать вещи в рюкзак.

— Следующий урок в сто пятом кабинете…

— Знаю, — произнесла она холодно и очень тихо. Наверно, даже Варька не слышала ее слов. Только я.

— А перемена длинная.

— И что с того? — и снова полушепотом.

— Ты же еще не была в нашей столовой, вот хотел предложить…

— Прости, это от тебя луком пахнет? — перебила она все так же, едва слышно, и брезгливо поморщилась.

— Что? — непроизвольно прикрыл ладонью рот. Ася же, воспользовавшись моей заминкой, закинула рюкзак на плечо и, задрав нос, прошла мимо.

Скворцова сорвалась следом, не забыв при этом цокнуть язычком, мол, я ж говорила. А я так и остался стоять возле первой парты, простуженными мозгами пытаясь сообразить, что не так сказал Асе на этот раз.

— Думаешь, с батей ее скорешился, и крепость пала? — заржал за моей спиной Леший. Вот уж кто басил со всей дури, не боясь быть услышанным. И надо было Варьке вчера проболтаться про Леонида Ивановича. — Не раскисай, Луч, принцессы любят настойчивых рыцарей.

— Да иди ты! — обернувшись, бросил я в ответ Лехе, да вот только словами попал в Настю. Воронцова как раз проходила мимо и буквально на глазах изменилась в лице: уголки ее губ заметно опустились, и без того заостренные черты стали убийственно напряженными, да и во взгляде ее пристальном и слегка растерянном плескалось столько боли, что мне, пожалуй, впервые стало жаль Настю.

— Ну че, пацаны, — прогремел Добрыня, чем перетянул на себя львиную долю внимания, — гоу в столовую? Сосиски в тесте сами себя не слопают.

— Так, мы поможем, — усмехнулся Леший. — Верно, Луч?

— А? — взглядом проводив Воронцову, посмотрел я на парней. — Сорян, я сегодня пас.

— А че так?

— Да простыл немного — аппетита нет, — ответил почти честно. Сообщать пацанам, что хотел догнать Асю и, если не поговорить с ней, то хотя бы просто побыть рядом, не стал — сыт был насмешками по горло.

— Ты и правда паршиво выглядишь, — между тем отвесил Добрынин и приложил ладонь ко лбу. — Ауч! Кипяток!

— Любоффь, такая, сука, любоффь, — театрально пробасил Камышов, за что схлопотал подзатыльник от Митьки.

— Я серьезно, Леший, у Рыжего температура под сорок, не меньше. Ему домой надо.