Улучшенная одноместная, она встретила меня тишиной и едва уловимым запахом озона. Сжав в кулачке наручные часы, я легла в кровать и с головой укуталась в одеяло. Я боялась заснуть, но еще больше, что подведу Костика.

Наверно, поэтому в старую душевую я прокралась чуть раньше условленного времени. Оставив дверь слегка приоткрытой, прижалась спиной к прохладному кафелю и позволила глазам немного свыкнуться с темнотой. Я старалась не шуметь, но непослушное сердце по-прежнему заходилось в бешеном ритме, да и дыхание все больше напоминало пароходный гудок. Сложно сказать, сколько времени я так простояла: одна, в темноте. Прислушиваясь к каждому шороху, я до победного ждала Костю. Не замечала усталости в ногах. Как могла, прогоняла сон. Но темноты становилось все больше…

Меня разбудили чьи-то ласковые прикосновения.

— Костя, ты пришел! — пробормотала я сквозь пелену ускользающего сна.

Но в старой душевой Кости не оказалось, зато в глазах грозной бабы Мани я впервые разглядела слезы.

— Он не придет, Ася, — прохрипела старушка, чуть крепче прижав мое все еще сонное тело к себе. — Больше никогда не придет.

А я только сейчас заметила, как светло стало в душевой. Светло, но до невозможного пусто. На полу лежали аккуратно сложенное байковое одеяло, мой планшет, проводные наушники и пачка сырного крекера, чтобы как следует отметить мое десятилетие. Но все это без Кости не имело больше никакого значения.

— Обязательно придет — он обещал!

Отчего-то говорить стало слишком больно.

— Прости, — по морщинистой щеке бабы Мани скользнула одинокая слеза. — Это обещание Косте уже не сдержать. Пойдем, милая, я отведу тебя в палату.

***

Зажимая ладонью рот, я тихо скулила. Задыхаясь от слез, с трудом удерживала себя на ногах. С того дня прошло долгих семь лет, вот только у боли не было срока давности, а у меня права на ошибку — в любой из дней я могла оказаться на месте Кости, и не хотела, чтобы кто-то еще, помимо отца и матери, очутился на моем.

Я и сама не заметила, как потеряла счет времени. А между тем за окном успело вконец стемнеть. Сквозь тонкие занавески в комнату сочился желтоватый свет от уличных фонарей, да где-то вдалеке завывала пурга, как вдруг мне послышался лай. Звонкий. Задорный. Он ворвался в мою темноту ярким отголоском жизни. Той, которая, казалось, по-прежнему была не для меня.

На автомате подошла к окну. Слегка отодвинув штору, выглянула на улицу. Сквозь слезы улыбнулась, заметив у забора огромного лохматого пса с вытянутой мордой и хвостом-метелкой. В его пегой длинной шерсти запутался снег, а уши забавно топорщились от каждого порыва ветра. Он ловил носом студеный воздух и то и дело смотрел на меня. Видел? Чувствовал? Слышал? Я не знала, но на душе с каждым мгновением становилось чуточку теплее. Странное ощущение. Солнечное. Знакомое. Оно мурашками щекотало кожу и беспечной улыбкой отражалось на моих губах. Правда, недолго. Уже в следующее мгновение рядом с псом показался хозяин.

Лучинина я узнала сразу — не сразу поверила своим глазам. Ледяной скульптурой замерла у окна, боясь не то что пошевелиться — просто вздохнуть. Что он делал возле нашего дома в такой час? Как вообще оказался в Речном? Случайно? Едва уловимо покачала головой — таких случайностей не бывает. Я даже ущипнула себя за запястье, чтобы очнуться, но образ Ильи, краснощекого и шумного, никуда не исчез. Напротив, Лучинин подошел ближе. Из всех окон нашего дома безошибочно выбрал мое и взглянул так, что я невольно отшатнулась от подоконника. Всего один шаг, но занавески предательски задрожали, как и кончики пальцев на моих руках.