— Я скажу, что с детства страдаю плоскостопием, и у меня освобождение, — тем временем совершенно спокойно ответила я Владимиру Геннадьевичу.

— А если начнут травить, испытывать тебя на прочность? — не унимался он.

— Володь, а ну-ка давай с этого момента поподробнее. — На отце уже не было лица, а моя невинная просьба грозила обернуться полным запретом на посещение школы. — Ты же сказал, что в этом твоем «А» классе все адекватные.

Владимир Геннадьевич не спешил отвечать, а может, и вовсе не слышал отца. Он смотрел на меня, и я готова была поспорить, свято верил, что нашел тот самый аргумент, чтобы настоять на своем. Вот только не на ту напал!

— Вы серьезно? — в притворном удивлении округлив глаза, я ухмыльнулась и, собрав в кулак остатки смелости, заявила: — Жизнь семнадцать лет испытывала меня на прочность. Поверьте, я давно научилась давать сдачи.

Владимир Геннадьевич рывком снял с себя очки, повертел ими, сосредоточившись на заляпанных линзах. Чем не повод перестать глазеть на меня?

— Охотно верю, — пробурчал он себе под нос, а я уже было обрадовалась своей маленькой победе, как, прокашлявшись, в разговор по новой вступил отец.

— Милая, — произнес он нарочито мягко, и тон этот слащавый не обещал мне ничего хорошего. — Может, найдешь Кристину Леонидовну, узнаешь, не нужна ли ей какая помощь.

— Пап, — пропищала я полевым мышонком. Ну точно, не видать мне было школьных будней как своих ушей.

— Давай-давай, Ась, — лишь отмахнулся от меня отец. — А мы пока с Володей еще раз все по-хорошему обмозгуем.

Судорожно придумывая аргументы в свою защиту, я только и успела, что покачать головой.

— И правда, Асенька, — поддержал отца Владимир Геннадьевич. — У нас на кухне возле окна все еще елочка стоит. Девчонки ее нынче вместо игрушек конфетами украсили. Лепота! Сходи, выбери себе самую вкусную.

— Мне не пять лет! — Насупившись, я спрятала ладони под мышками, но с места не сдвинулась.

— Ася, за языком следи! — рыкнул отец.

— Простите! — Щеки ощутимо зардели.

Хамить не входило в мои планы, но и молчаливо наблюдать, как в очередной раз на тысячу осколков разлетаются надежды и в воздухе бесследно растворяются мечты, не получалось.

— Можно, я останусь? — Из-под длинных, полупрозрачных ресниц несмело взглянула на Владимира Геннадьевича.

— Дай нам пять минут, ладно?

Идти на медведя с голыми руками было делом заведомо проигрышным, а тут на меня ополчились сразу двое. Поджав губы, я поднялась. Посмотрела на отца. Бросила взгляд на его приятеля. Забавно, взрослые дядьки, но оба вжались в диван как трýсы.

Стоять здесь и дальше истуканом, было весьма глупо, а потому покорно поплелась прочь. У закрытых дверей гостиной замерла буквально на миг. Уже схватилась за ручку, но тут обернулась и зачем-то выпалила:

— Я не ем сладкое.

А потом, хлопнув дверью, вылетела в коридор и с размаху напоролась на что-то мягкое, а точнее, на кого-то.

— Ауч! Больно же! — тут же раздался писклявый девичий голосок, а в нос ударил аромат лаванды и мяты.

— Кто здесь? — прошептала я испуганно.

Сердце пропустило удар, следом — второй, а глаза никак не могли привыкнуть к темноте.

— Обязательно было дверь так резко открывать? — внаглую проигнорировав мой вопрос, запричитала девчонка. — Теперь шишка будет!

— Подслушивать меньше нужно. — Судьба чужого лба интересовала меня постольку-поскольку, а вот сохранность моей маленькой тайны теперь вызывала сомнения. — У вас что, лампочка перегорела? Почему так темно?

— Сейчас, — фыркнула незнакомка и щелкнула выключателем. — И вовсе я не подслушивала — больно надо.