— Чего не спишь, Родь?

— Не знаю, — проворчал он. — Расскажи мне еще что-нибудь про заезд.

— Да сколько можно уже?

— Ну-у, Илюх, че тебе стоит?

— Ладно, слушай!

Наутро я проснулся разбитым: в голове гудело, глаза отчаянно не желали открываться, да и нога в месте ушиба болела не по-детски. Пока завтракал, набросал примерный план для Мироновой. В автобусе успел повторить пару параграфов по истории, а на биологии — немного вздремнуть. На геометрии подбадривал себя тем, что понедельник — день лайтовый: всего пять уроков, и половина из них была уже позади.

До очередного звонка оставалось минут десять. Впрочем, в классе уже давно царила нерабочая атмосфера. Всему виной был Смирнов. Гуманитарий до мозга костей, Стасян стоял у доски и тупил по-страшному. Тема была старой, еще с прошлой четверти, да и задача — весьма банальной, но Смирнов, на свою беду и потеху классу, раз за разом допускал ошибки в чертеже. Марья Ивановна, наша математичка, все чаще постукивала авторучкой по столу и призывала класс к порядку, а Стасян краснел, пыхтел, а потом по новой начинал царапать мелом доску.

— Смирнов, еще раз прочитай условие задачи!

— Точки А и В лежат на сфере радиуса R.

— Ну! А ты что начертил?

— Вот тугой! — язвительно хмыкнула моя соседка по парте, Настя. — Все мозги в качалке оставил.

— Просто геометрия — это не его, — шикнул я на Воронцову. Ее беспрестанная болтовня бесила куда сильнее невнятного мычания Смирнова. И что греха таить, дико отвлекала…

В отличие от Стасяна задачу я решил в числе первых, зато с треклятым планом рассадки маялся уже второй урок. Учесть все пожелания классной и при этом не перессорить добрую половину 11 «А» оказалось той еще головоломкой. И дернула меня нелегкая взвалить на себя еще и это…

— А где я буду сидеть? — пытаясь разобрать мои каракули, Настя почти легла мне на плечо. От сладковатого аромата ее духов дико щекотало в носу, а пустой желудок скручивало в узел.

— Третий ряд, четвёртая парта, — прошептал, прикрывая ладонью нос.

— А с кем? — не отставала Воронцова.

Не успел я ответить, как к нам обернулась Милана.

— Рыжий, что у нас с физрой? Лыжи или зал?

— Лыжи со среды, я же писал в чате!

— Вот мне заняться нечем, как каждое твое сообщение отслеживать! — закатив глаза, Милана вернулась на место.

— Ты не ответил, Илюш! Я хочу с тобой сидеть!

А я хотел волком завыть, но кого это волновало?

— Погоди! Ты, что, меня со Смирновым посадил? Ты в своем уме, Лучинин?

Я захлопнул тетрадь и тем самым волком уставился на Воронцову:

— Всех перетасовать — распоряжение Мироновой, ясно?

— А на Митю с Варей, значит, указ не распространяется? — сквозь зубы процедила Настя.

— У них любовь, — хмыкнул я, невольно обернувшись на сладкую парочку.

— У нас, быть может, тоже.

— Насть, не начинай! — я покачал головой. Наверно, наглухо отбитой. А иначе как было объяснить, что меня совершенно не тянуло к Воронцовой. Ее идеальная красота не трогала моего сердца, ее ко мне привязанность и вовсе дико раздражала.

Пацаны в школе крутили у виска, а Стасян так и вообще готов был душу дьяволу продать, лишь бы Настя на него взглянула. Один я, как от чумы, открещивался от ее внимания и не находил ничего привлекательного ни в томных карих глазах, ни в стильном каре, ни в откровенном декольте, и уж тем более ни в ее до одури навязчивом характере.

Впрочем, я просто не создан был для любви. Леший шутил, что я не дорос. Митяй отмахивался, называя меня чудилой. А я больше всего на свете боялся превратиться во влюбленного остолопа, безвольного и зависимого от какой-то там девчонки, и тем самым упустить в жизни действительно что-то стоящее и важное. Любовь дурманит голову, а мне моя нужна была ясной и трезвой.