— Мне больно, отпусти, прошу тебя!

Это слишком несправедливо, она ведь не желала ему зла… взглядом Анна пыталась отыскать в глазах Лешего хотя бы крупицы жалости и человечности, но быстро сдалась и зажмурилась, чтобы не видеть его лица. Неужели это прекратится только, если он лишит ее жизни?

Но ладонь, что сдавливала горло, вдруг разжалась, он обхватил ее лицо руками, осторожно стирая большими пальцами дорожки из слез. Боль все еще пылала внутри и растекалась по телу парализующим ядом, хотя Леший замер и больше не шевелился.

— Почему ты плачешь? — спросил, наполняя каждое слово тревогой и заботой, слишком хорошо знакомой и больше неспособной обмануть глупое девичье сердце.

Анна покачала головой, крепче сомкнув веки и сжав припухшие губы, чтобы не всхлипывать и не умолять.

— Я причинил тебе боль? — он уткнулся горячим лбом в ее лоб, тяжело выдыхая и осторожно поглаживая пальцами все еще дрожащие губы девушки.

— Прости меня, я не хотел, я бы никогда, ты слишком много значишь для меня… — шепчет, осторожно целуя губы, скулы, сомкнутые веки, висок.

— Ты все, что у меня есть, Лисенок! Если ты откажешь от меня, я умру! Я так сильно тебя люблю, не плачь, прошу тебя, — уговаривал он нежным и тихим голосом.

Но эти слова только ранили, глубже и больнее, чем все, что он успел сделать с ней прежде.

— Эрик, — немного не своим, чужим голосом шепчет Анна, пытаясь произносить слова также ласково и нежно. — Все хорошо, милый, ты не причинил мне вреда! — руки плохо слушаются, но она заставляет себя коснуться его волос в легком утешающем жесте.

— У тебя снова жар, рана могла открыться, тебе нужно беречь себя, — продолжает шептать, робко касаясь его шеи и плеч, пряча взгляд от его слишком пугающих и в то же время любящих глаз, стараясь не задевать красных отметин на его плечах. — Тебе нужно поесть и отдохнуть, как следует, позволь мне встать, ты должен отпустить меня! — сказав, задерживает дыхание и осторожно переводит взгляд.

— Я больше никуда тебя не отпущу! — уверенно произносит он, склоняясь к губам и снова целуя, очень нежно и осторожно, словно боясь, что она растает и исчезнет.

Его дыхание становится еще горячее, глаза краснеют: он горит от лихорадки, которая вновь завладевает его разумом, но Анна не смеет бороться, опасаясь разбудить Лешего и снова оказаться в его беспощадных руках. Эрик шепчет нежности, осыпает поцелуями, исследует каждый миллиметр кожи. Он больше не причиняет боли, а его движения безумно плавные и осторожные — их можно вынести, даже привыкнуть и немного ослабить тугой болезненный узел внизу живота.

— Алиса, Алиса… Алиса, — снова и снова слышит на задворках уплывающего сознания. Она ненавидит это имя, ненавидит всей душой за то, что вся его любовь и нежность достается той другой девушке, а она, Анна, вынуждена быть жалкой оболочкой для призрака его незримой возлюбленной.

Она давно заметила, как пропитались кровью бинты, стягивающие края раны, но больше не чувствовала тревоги, не волновалась, выживет ли он после этой горячки или умрет, не дождавшись нового рассвета.

Насытившись ее телом или будучи, наконец, поверженным лихорадкой, охватившей его с новой силой, Эрик осторожно прижал девушку к своей груди и заснул.

Анна поспешно высвободилась, опустилась на пол и, подавив предательскую слабость и головокружение, принялась собирать вещи, торопливо пряча от собственных глаз следы его страсти и его ненависти, которые проступали на бледной коже красными и лиловыми отметинами. Она перебралась вниз, хотя там было ужасно холодно и неуютно. И все же ничто не могло бы сейчас заставить ее остаться наверху: даже если, умирая, он будет молить о помощи, она не сделает этого, никогда не сделает! Она слишком много отдала этому чужаку, она не хотела этого признавать, но, очевидно, что она позволила себе влюбиться в него и поплатилась за свою глупую и совершенно неуместную любовь.