Адвокаты? Павел? Раздел имущества? Все это такая мелочь по сравнению с ложью длиною в сорок пять лет.

Телефон вибрирует на полке консоли у стены. Папа раздраженно подает мне мой смартфон:

— Это Паша.

Я прижимаю смартфон к лицу, не спуская взгляда с отца, который мог заставить мою маму воспитывать чужую дочь. Он мог.

— Я вместо водителя отца твоего отправил, — Павел на той стороне зевает.

И Паша бы мог устроить мне веселую жизнь. Выступил бы против развода и нашел бы, как меня заткнуть.

— Паш… — шепчу я.

— Что опять?

— Спасибо, — сглатываю и отступаю от отца, — спасибо за развод.

17. 17

— Я подписала, — резко кидаю увесистую папку с документами на полированный стол.

Раздается глухой шлепок дерева и бумаги. Паша лишь вскидывает бровь, не отрывая взгляда от меня.

Играется с ручкой: ручка скользит и постукивает по костяшкам, вертится с гипнотической ловкостью.

Лицо Паши слишком довольное, расслабленное. Да, я по его роже, по этому теплому румянцу на скулах и влажному блеску глаз, могу с уверенностью сказать: утренняя близость с беременной шлюхой была отменной.

— Может, какие-то вопросы… — начинает настороженный адвокат Паши: седовласый усатый мужик.

Его взгляд – цепкий, холодный, как сталь – скользит по моему лицу, пытаясь прощупать почву. От него несет затхлым запахом старых книг и дорогим одеколоном с нотками кожи.

— Никаких, — отвечаю я. — Я согласна со всеми пунктами.

Сажусь на жесткий кожанный стул напротив Паши. Он продолжает вертеть ручку, и ее металлический корпус тихо поскрипывает в его пальцах.

Рядом тяжело опускается мой отец. Я непроизвольно отодвигаюсь в сторону, чтобы увеличить расстояние, шероховатость рукава его пиджака вызывает легкое раздражение на коже.

— Мне даже не верится, что все это реально… — печально говорит он. — был такой крепкий брак. Такая любовь…

— Достаточно, папа, — цежу сквозь зубы. — Ты лучше подумай о своем браке.

— Мы с твоей мамой сохранили семью и вместе встретим достойную тихую старость.

— Ты в это действительно веришь? — я разворачиваюсь к отцу. — В достойную старость? В то, что вы любите друг друга?

— Я, признаться, немного озадачен, — хмыкает Павел, — я ждал, что ты орать будешь на меня, а ты на отца спустила всех собак.

Он кладет ручку на стол с тихим щелчком.

Я все же напрягаюсь от его насмешливого голоса. Перевожу на него взгляд и поджимаю губы.

Мы не станем нашими родителями, и это для нас — хорошая новость. Паша был чудовищно честен со мной, когда назвал мумией и когда заявил, что ему противно прикасаться ко мне, но лучше правда, развод и новая жизнь, чем ложь, игра в счастливый брак и старость с натянутыми улыбками.

Хочу улыбаться честно.

Хочу честно злиться. Честно обижаться. Честно любить и честно ненавидеть.

И я могу честно ненавидеть Павла, а он может честно быть с той женщиной, которая забеременела от него.

— Ты подпишешь документы на развод?

— Я теперь думаю, что… — улыбается шире, — что я где-то в этих документах серьезно напортачил, раз ты так легко их подписала.

Еще два года назад Паша хотел уйти, но остался из-за уговоров матери, из-за принятых устоев в наших семьях, которые не приветствуют разводы.

Я стала для него наказанием.

Конечно, он будет видеть во мне противную мумию. Нельзя с человеком жить через силу и из-за чужих правил.

Нельзя, а иначе увидишь в жене отвратительную до тошноты уродину, чей голос будет раздражать. Чей запах будет казаться вонью.

— Я подпишу любые бумаги, — смотрю на Павла прямо и открыто. — Соглашусь на все, что ты предложишь…

Сглатываю: