Остаток вечера Машу вполне устроил. Она имела возможность понаблюдать за Ульяной Денисовной, слова которой в защиту Поперечья ей очень проимпонировали, и посмеяться над добродушными шутками фроляйн фон Линген.

И даже с Сашенькой у Марии сложился короткий, но приятный разговор о бисерных браслетиках. Девочка обещала сплести один для Маши и добавить в него «ну вы знаете, такой узорчик, особый». Во время беседы, довольная вниманием, девочка оживилась и оказалась милой, общительной особой. Но когда Саша, расслабившись, пригласила Машу в гости, Ульяна Денисовна посмотрела на дочь с легким упреком. Сашенька смутилась.

— Простите, что отменяю приглашение Алекс, — тихо, виновато, но твердо проговорила Томилина. — Наш домик очень маленький и старенький. Мы сами в нем хозяйничаем, почти без слуг, и не всегда поспеваем с уборкой. Это все, что осталось у нас с Алекс после смерти моего мужа, и то, благодаря небольшому наследству от его двоюродного дяди. Вряд ли вам будет у нас уютно.

Маша улыбнулась, удивив вдову, и поспешила объяснить свою реакцию:

— Вы бы видели мое жилье в Новгороде, — простодушно поведала она. — Мне нынче кажется, я во дворце живу.

— И как вам? — заволновалась почему-то Томилина. — Как вам в старом доме?

— Прекрасно, — искренне ответила Маша. — За сад только волнуюсь. Но… я ведь здесь ненадолго. Бабушкин дом слишком для меня велик и, вероятно, я не смогу принять наследство, потому как не представляю себя его хозяйкой.

— Будет жаль, если вы уедете, — Ульяна Денисовна покачала головой. — Здесь так мало людей, с которыми можно… говорить. Подумайте. К хорошему привыкают быстро. Это бедность требует много сил, чтобы… хотя бы смириться. И вправду, приходите к нам с Алекс. У нас поспела ежевика, я испеку пирог.

Маша с радостью приняла приглашение, вызвав восторг у Сашеньки, которой немедля захотелось вернуться домой и начать плести браслет для гостьи.

Однако вечер подходил к концу. Лопушкины вызвались довезти Машу до ворот «Осинок», и в дороге Мария натерпелась от Мэри вопросов и комментариев, далеких от светской приличности. Хотя кое-что оказалось полезным.

— А Татарьин красавчик, да? — беспечно стрекотала младшая Лопушкина. — Кабы столько не пил… так у него рана душевная, он Лизу любит. Ну или не любит, а ради денег. Ухаживает за ней вот уже два года. А Лизонька нос воротит. Я б, впрочем, тоже нос бы воротила. Красив – не красив, жену содержать Николя не сможет, оттого и в армию пошел, по протекции. Сергей – просто шарман! Загадочен… мил… а манеры какие! Вы непременно на него в следующий раз внимание обратите, им нельзя не любоваться… Однако замуж за него я бы не пошла и вам не посоветую – перекати-поле, так маман говорит, и я с нею согласна.

Далее Мэри сообщила, что Ульяна Денисовна оттого на папеньку набросилась, что завидует. Сама Томилина из мелкопоместных дворян, Левецким родственница, но дальняя, захудалого роду. Когда муж ее, уездный чиновник, скоропостижно скончался, вдова вернулась в Приречье. Доход у нее нынче небольшой совсем – с клочка земли да пенсия покойного мужа. На приличную жизнь, само собой, не хватит – пыль, а не деньги.

Но пусть Марья Петровна ничего плохого не подумает: Ульяну Денисовну тут все опекают, и столоваться приглашают, и вообще. А Томилина за недорого обучает детей местных купцов да мещан.

Обычно она тихая, знает, что нечего руку кусать, что кормит, а сегодня нежданно-негаданно ажиотацию развела. Бывает. Должно, и впрямь мнит себя вдольской крови. Или Ивану Леонидовичу, недавно прибывшему, поплакаться успела. Вот только Ивана Леонидовича никто из местного общества пока не принимал, даже Лизонька. Слышали только, что он к русалкам ходил, после того случая с папенькой. Оно-то, конечно, и хорошо, и правильно, но папенька говорит, что без толку все это, а вдольских князей надобно приструнить, а Мэри считает …