Мирон стоит передо мной, и даже в этот момент глубочайшего кризиса его физическое присутствие ощущается подавляющим. Широкие плечи заполняют пространство, высокий рост заставляет запрокидывать голову, чтобы смотреть в лицо. Мужчина, привыкший доминировать одним своим появлением. Даже сейчас, когда его мир рушится, он пытается контролировать ситуацию силой характера.

Свет торшера падает на его лицо неровными пятнами, превращая знакомые черты в маску. Скулы резко очерчены тенями, глаза горят темным огнем в глубоких глазницах. Губы сжаты в тонкую линию, челюсти напряжены до предела. Каждая мышца его тела говорит о сдерживаемой ярости, о готовности к бою.

Воздух в комнате становится плотным, насыщенным запахом его одеколона и моего страха. Пот выступает на лбу, хотя в доме прохладно. Желудок сжимается болезненным спазмом, кислота поднимается к горлу. Тело реагирует на опасность инстинктивно, готовится к бегству или борьбе.

– Права, – повторяю я медленно, чувствуя, как каждое слово царапает горло. Голос звучит хрипло, но твердо. – Да, у меня есть права. И я буду их отстаивать.

В его темных глазах вспыхивает что-то опасное, первобытное. Ноздри слегка раздуваются, дыхание становится глубже, тяжелее. Руки медленно сжимаются в кулаки, костяшки белеют от напряжения. Мужчина на грани взрыва, и я это чувствую каждой клеточкой кожи.

– Алеся, – произносит он низким, вкрадчивым голосом, который когда-то заставлял мое сердце биться чаще. Теперь в этом тембре слышится угроза. – Не забывайся. Ты все еще моя жена.

Моя жена. Притяжательное местоимение звучит как ошейник, как клеймо собственности. В его понимании брак это право владения, а не союз равных.

– Жена, – медленно киваю, не отводя взгляда от его лица. Сердце колотится так бешено, что грудная клетка болит от каждого удара. – Но не собственность. Не вещь, которой ты можешь распоряжаться по своему усмотрению.

Мирон делает шаг ко мне, и воздух между нами искрит от напряжения. Его движения медленные, рассчитанные, как у хищника, подкрадывающегося к добыче. Даже сейчас он пытается использовать свое физическое превосходство как аргумент в споре.

– Пятнадцать лет ты была довольна своим положением, – голос становится тише, опаснее. – Никогда не жаловалась на то, что я принимаю решения. Более того, именно этого от меня и ожидала.

Слова падают в тишину как камни в стоячую воду, расходятся кругами болезненных воспоминаний. Да, я действительно была довольна. Была счастлива растворяться в семье, жить интересами мужа и ребенка. Считала это нормой, признаком хорошего воспитания и правильных приоритетов.

Но то была другая жизнь, другая я. Женщина, которая верила в сказку о вечной любви и семейном счастье. Эта женщина умерла сегодня днем в спальне дачного дома.

– Меня устраивала моя роль, – признаю честно, чувствуя, как голос дрожит от переполняющих эмоций. – Пока я думала, что ты меня любишь и уважаешь. Пока верила, что мы строим что-то общее, важное.

В памяти всплывают картины нашей совместной жизни. Как мы выбирали обои для детской, спорили о цвете стен. Как планировали отпуск, изучали путеводители, мечтали о путешествиях. Как сидели вечерами на кухне, обсуждали планы на будущее, строили воздушные замки семейного счастья.

Все это оказалось иллюзией. Красивой декорацией, за которой скрывалась пустота.

– А теперь я знаю правду, – продолжаю, и каждое слово дается с усилием, будто поднимаю тяжелые камни. – Ты не строил семью. Ты просто пользовался удобствами.

Лицо Мирона темнеет еще больше, становится почти багровым. Мышцы шеи напрягаются, образуя резкие линии под кожей. Он привык, что его мотивы не подвергают сомнению, особенно женщины.