– Но Мирон Валерьевич сказал... – начинает она жалобно.

Кровь стучит в висках так оглушительно громко, что заглушает все остальные звуки. Значит, они уже все обсудили, строят совместные планы на будущее. Делят мою жизнь между собой, как деловые партнеры делят прибыль. А я, видимо, просто досадная помеха на пути к их счастью.

В груди что-то окончательно рвется, разрывается на мелкие кровоточащие кусочки.

– Плевать, что он тебе сказал! – кричу в трубку так яростно, что голос срывается в хрип. – Я говорю! Это мой дом, моя семья, мой ребенок! И я решаю, кому здесь место!

Сбрасываю звонок резким, почти судорожным движением и бросаю телефон на диван. Аппарат отскакивает от мягкой кожаной обивки, кувыркается в воздухе и падает на персидский ковер с глухим стуком. Руки дрожат от переизбытка адреналина, по всему телу разливается жар от выплеснувшихся эмоций.

Мирон застывает посреди гостиной, превратившись в живую статую гнева. Лицо каменное, будто высеченное из мрамора. Челюсти сжаты настолько крепко, что скулы выступают острыми, почти болезненными углами. Дышит тяжело и шумно, ноздри раздуваются при каждом вдохе, как у разъяренного быка.

Несколько секунд мы молчим, изучая друг друга. Воздух вокруг нас искрит от взаимной ненависти и разочарования. В комнате так тихо, что слышно тиканье часов на кухне, гудение холодильника, далекий шум машин за окном.

– Ты не имела права, – говорит он наконец холодно, и каждое слово падает в тишину как тяжелая ледяная глыба. Голос лишен всех эмоций, кроме ледяной ярости.

– Не имела права? – повторяю, не веря своим ушам. Голос дрожит от нарастающего возмущения. – Это моя семья, мой дом, мой ребенок! У меня нет права защищать их от разрушительницы?

– И мой тоже, – рычит он, делая еще один агрессивный шаг в мою сторону. Руки медленно сжимаются в мощные кулаки, мышцы предплечий напрягаются под тонкой тканью рубашки. – И я буду решать, кого пускать в этот дом! Я здесь главный!

Последняя фраза звучит как ультиматум. Альфа-самец обозначает свою территорию, напоминает о иерархии. Но времена покорной жены безвозвратно прошли.

Воздух между нами превращается в раскаленную массу, готовую взорваться от малейшей искры. Мы стоим друг против друга, как два закаленных в боях гладиатора перед финальным поединком. В его глазах читается холодная ярость, железное желание подчинить, поставить бунтовщицу на место любой ценой.

Но во мне тоже произошли необратимые изменения. Покорная, самоотверженная жена умерла сегодня в спальне дачного дома. На ее место пришла совершенно другая женщина, которая готова сражаться за свое человеческое достоинство до последней капли крови.

– Этот дом принадлежит мне ровно наполовину, – произношу ледяным, официальным тоном, который сама слышу впервые. – Как и все остальное имущество, которое мы нажили за пятнадцать лет совместного брака. И у меня есть документы, это подтверждающие.

Лицо Мирона заметно темнеет, становится почти багровым. Он явно не ожидал, что разговор перейдет в юридическую плоскость. Всегда считал меня слишком мягкой для подобных вещей.

– Ты забываешься, женщина, – шипит он сквозь стиснутые зубы.

– Нет, – медленно качаю головой, не отводя взгляда. – Я наконец-то вспоминаю, кто я такая на самом деле. Не бесплатная прислуга, не домашняя няня, не секс-игрушка для твоего удовольствия. Я живой человек. И у меня есть неотъемлемые права.

15. Глава 15

Секунды текут медленно, как густой мед, каждая из них отмечена ударами сердца, которые отдаются во всем теле. Пульс стучит в висках настолько громко, что кажется, весь мир должен слышать этот барабанный бой. Руки дрожат мелкой, почти незаметной дрожью, но я сжимаю их в кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Острая боль помогает сосредоточиться, не дает эмоциям полностью захлестнуть разум.