Мирон резко хватает меня за руку, и его пальцы впиваются в тонкое запястье болезненной, почти звериной хваткой. Кожа горит под его прикосновением, появляется острая боль, которая прострелит до самого плеча. Он пытается силой отобрать телефон, но во мне просыпается неожиданная сила сопротивления.

Я вырываюсь резким движением, чувствуя, как кожа натягивается под его пальцами, возможно, останутся синяки. Отхожу к большому окну, прижимаясь спиной к холодному стеклу. Осенний вечер за окном кажется более дружелюбным, чем атмосфера в этой комнате.

– Мы не планировали... – продолжает Лида сквозь слезы, голос дрожит как у пойманного воробья. – Все получилось случайно... само собой...

– Случайно, – повторяю, и в моем голосе звенит холодная сталь, которой я сама не узнаю. Эта интонация принадлежит не покорной жене, а совершенно другой женщине. – Ты случайно сняла одежду и легла в чужую постель? Случайно раздвинула ноги перед чужим мужем?

В трубке воцаряется гробовая тишина, только шумное, прерывистое дыхание. Наверное, двадцатичетырехлетняя девочка не ожидала такой беспощадной прямоты от интеллигентной тети Алеси. Привыкла к тому, что взрослые люди говорят намеками, деликатно обходят острые углы, избегают неприличных слов.

Но я больше не собираюсь быть деликатной. Пятнадцать лет деликатности привели к тому, что муж спит с няней в нашей дачной постели.

– Алеся Андреевна, я понимаю, как вам больно... – голосок становится тоньше, жалостливее.

– Ты ничего не понимаешь! – взрываюсь, и все эмоции этого кошмарного дня выплескиваются наружу раскаленным потоком лавы. Голос срывается на истерический крик, эхом отражается от стен и потолка гостиной. Сердце колотится так бешено, что грудная клетка физически болит от каждого удара. – Ты разрушила семью! Травмировала невинного ребенка!

По щекам текут слезы ярости, соленые и горячие. Вытираю их тыльной стороной ладони, размазывая остатки дневного макияжа. Внешность сейчас не важна. Важна только правда, которую я наконец решилась высказать.

Мирон делает агрессивный шаг ко мне, лицо искажено животным гневом. Темные глаза сверкают опасным, почти безумным блеском. Таким я его никогда не видела, даже в самые тяжелые моменты нашего брака он сохранял внешнее самообладание.

– Алеся, немедленно хватит! – рычит он низким, угрожающим голосом.

Но меня уже не остановить. Плотина молчания прорвана, и пятнадцать лет накопленной боли, разочарования и подавленного гнева хлещут наружу неудержимым потоком.

– Мой пятилетний сын видел, как его отец изменяет матери! – кричу в трубку так громко, что голос срывается и становится хриплым. – Ты хоть представляешь, что это значит для детской психики? Он всю жизнь будет помнить эту картину!

14. Глава 14

В телефонной трубке раздается тихий, болезненный всхлип, потом дрожащий, едва слышный голос:

– Я... я не хотела... не думала о ребенке...

– Конечно, не думала! – сарказм в моем голосе режет воздух острее самого острого ножа. Каждое слово пропитано презрением и болью. – Двадцать четыре года, мозгов в голове нет, зато есть длинные ноги и красивая упругая грудь! Этого достаточно, чтобы соблазнить женатого мужчину, правда?

– Алеся! – Мирон хватает меня за плечи обеими руками, трясет так сильно, что зубы стучат. Пальцы впиваются в ключицы через тонкую ткань блузки. – Немедленно прекрати этот балаган!

Но я не могу остановиться. Боль, копившаяся долгие годы самопожертвования и молчаливого терпения, наконец прорывает все запреты и условности.

– Завтра же забудь дорогу к нашему дому, – произношу четко, раздельно, по слогам, чтобы каждое слово дошло до ее молодой, но явно туповатой головки. – Навсегда и бесповоротно. И больше никогда в жизни не приближайся к моей семье.