Внутри все рушится, крошится на мелкие болезненные осколки. Самооценка, которая и без того была подорвана годами самопожертвования, окончательно разбивается вдребезги.

– Холодность? – не верю своим ушам, голос звучит чужим, осипшим. – Я отдавала тебе всю себя без остатка!

В памяти всплывают картинки нашей близости. Как я старалась быть хорошей женой, отзывчивой любовницей, несмотря на усталость после долгих дней, проведенных с маленьким ребенком. Как засыпала в его объятиях, чувствуя себя любимой и нужной.

Оказывается, он видел в этом только исполнение супружеского долга.

– Отдавала из чувства долга, – фыркает он с презрением, которое режет хуже любого оскорбления, подтверждая мои мысли. Поворачивается от окна, и на лице читается такое пренебрежение, что хочется провалиться сквозь землю. – Как будто выполняла супружескую повинность. А Лида... она искренне хочет близости.

9. Глава 9

Слова разрывают сердце на тысячи мелких кровоточащих кусочков. В горле встает ком, мешающий дышать. Глаза застилают слезы, но я сдерживаю их силой воли. Не дам ему увидеть, как больно мне сейчас.

Получается, я всю сознательную жизнь играла роль любящей жены, а он чувствовал фальшь? Или просто ищет любые оправдания своему отвратительному поведению, перекладывая вину на меня?

Мирон подходит ближе, и его физическое превосходство ощущается особенно остро в замкнутом пространстве гостиной. Высокий, статный, с широкими плечами и крепкими руками. Жесткий взгляд темных глаз сверлит меня насквозь. Мужчина, привыкший добиваться своего любыми доступными способами: убеждением, давлением, принуждением.

Даже запах его одеколона, который раньше ассоциировался с защитой и домом, сейчас кажется удушающим.

– К тому же, – продолжает он холодно, методично добивая остатки моей самооценки, – Ты совершенно забросила себя. Когда в последний раз делала красивую прическу? Покупала соблазнительное белье? Следила за фигурой?

Удар ниже пояса. Самый болезненный и подлый. Он критикует мою внешность, сравнивает тридцативосьмилетнюю мать с двадцатичетырехлетней студенткой. Но кто заставлял меня забыть о себе? Кто требовал полной самоотдачи, растворения в семейных заботах?

Щеки вспыхивают огнем стыда. Да, я располнела после родов. Да, покупаю одежду в обычных магазинах, а не в бутиках. Да, хожу к парикмахеру раз в два месяца, а не каждую неделю. Но у меня есть ребенок, дом, работа. Когда мне заниматься собой?

– Я рожала твоего ребенка, – голос дрожит от возмущения и боли. Руки сжимаются в кулаки так сильно, что ногти прорезают кожу ладоней. – Вставала по ночам, когда он болел. Готовила, стирала, убирала, чтобы ты мог сосредоточиться на карьере.

В памяти всплывают бесконечные ночи у детской кроватки, когда Макар мучился коликами. Мирон спал в соседней комнате, потому что ему нужно было быть свежим на важных переговорах. Я качала малыша, пела колыбельные, меняла подгузники, а утром еще умудрялась приготовить мужу завтрак и отправить его на работу со свежей рубашкой.

– Никто тебя не заставлял, – пожимает плечами Мирон с таким равнодушием, которое режет хуже любого крика. – Ты сама выбрала такую роль.

В его устах это звучит как самое грязное ругательство. Женщина, которая заботиться о семье, в его понимании всего лишь выполняет свои обязанности.

Но даже в этот момент глубочайшего унижения мозг продолжает работать четко и холодно, анализируя ситуацию с хирургической точностью. Адреналин в крови обостряет все реакции, заставляет думать стратегически.

Уйти сейчас? Взять спящего Макара на руки и хлопнуть дверью, как в дешевых мелодрамах? Но куда идти глубокой ночью с пятилетним ребенком? У нас нет близких родственников в этом городе, мои родители живут за тысячу километров. В гостиницу с малышом в пижаме? Абсурд.