В полумраке гостиной его силуэт кажется еще более внушительным. Настольная лампа в углу бросает резкие тени на его лицо, превращая знакомые черты в маску. Темные глаза сверкают в этом свете холодным блеском, как у дикого зверя, загнанного в угол, но все еще опасного.

– Хватит драматизировать, – рычит он, и голос наполняется теми стальными нотками, которые обычно заставляют подчиненных замолкать и покорно кивать. Интонация руководителя, привыкшего к беспрекословному повиновению. – Ты ведешь себя как истеричка. Между нами ничего серьезного не происходило.

Ничего серьезного. Эти слова падают в тишину комнаты как ледяные осколки. Боль пронзает грудь острее самого острого ножа, разрывая что-то важное внутри. Желудок сжимается в болезненный комок, кислота поднимается к горлу. Значит, измена жене это пустяк, недостойный серьезного внимания успешного бизнесмена.

Как легко он обесценивает мои чувства, мою боль, наш брак. Для него это просто неприятный инцидент, который нужно замять и забыть. Как неудачную сделку или провальные переговоры.

– А что тогда серьезно? – голос звенит от возмущения, срывается на высоких нотах. В груди клокочет ярость, смешанная с отчаянием. – Когда ты заведешь вторую семью? Или это уже произошло?

Лицо Мирона темнеет, словно на него набегает грозовая туча. Скулы сжимаются, образуя резкие линии, челюсть двигается, будто он пережевывает невысказанные слова. Он не привык к тому, чтобы его допрашивали, особенно женщины. В его четко структурированном мире есть незыблемая иерархия: муж работает, зарабатывает деньги и принимает все важные решения, жена ведет хозяйство, воспитывает детей и не задает неудобных вопросов, а работа жены воспринимается не более чем хобби.

Воздух в комнате становится почти осязаемым от напряжения. Даже старые стены дома, видевшие множество семейных ссор и примирений, кажется, сжимаются от тяжести наших слов.

– Не проводи параллели там, где их нет, – отрезает он тоном, которым останавливает неуместные дискуссии на важных совещаниях. Голос холодный, четкий, без тени сомнения в собственной правоте. – У нас с Лидой просто... взаимное влечение. Физиология, не более того.

Физиология. Он превращает предательство нашего брака в биологическую потребность, в инстинкт, который нельзя контролировать. Успешный инвестор, привыкший оправдывать любые поступки рациональными объяснениями и холодной логикой. Для него даже измена становится частью деловой стратегии жизни.

В животе все переворачивается, подкатывает тошнота. Руки становятся липкими от холодного пота, а ноги наливаются свинцом.

– Значит, пятнадцать лет брака ничего не значат перед физиологией? – шепчу, чувствуя, как подкашиваются колени. Хватаюсь за изголовье дивана, чтобы не упасть.

Мирон начинает ходить по комнате широкими, размеренными шагами. Руки сжимаются в крепкие кулаки, костяшки белеют от напряжения. Движения резкие, хищные. Так он ведет себя, когда сильно раздражен, но вынужден сдерживаться в рамках приличий. Мощное тело напряжено как пружина, готовая выстрелить. Каждый его шаг отдается глухим звуком по паркету, который мы укладывали вместе пять лет назад, мечтая о долгой счастливой жизни в этом доме.

– Пятнадцать лет... – повторяет он с горечью, которая удивляет меня своей искренностью. Останавливается у окна, опирается ладонью о подоконник. – А что было в эти пятнадцать лет? Бесконечные упреки, недовольство, холодность в постели.

Каждое слово падает как удар тяжелого молота по наковальне. Значит, я виновата в его измене. Плохая, никчемная жена, которая не смогла удержать мужа, не сумела дать ему то, что он искал на стороне.