Теперь я дрожала на холодной земле.

Мимо кучи дров прошли двое, увлечённые каким-то спором, я едва заметила их, слишком погрузилась в мысли. Подождала, пока они скроются из виду. Спина словно впитала холод стены и казалась мне каменной, пальцев на ногах и руках я не чувствовала вовсе. Встала очень медленно, каждое движение приносило боль: странную, новую, невероятную.

Подняла глаза и оцепенела: напротив у стены стояли ещё двое, довольно ухмылялись.

Они знали, что я тут! Они ждали меня!

— Что это у нас тут, м-м?

Я прижала баночку к груди, как спасительный амулет.

— Смотри-ка, как низшие оборзели, посреди дня по верхнему городу шарятся.

— Надо бы проучить.

— Сейчас устроим.

— Я не… — начала я и осеклась.

Ответом мне был дружный смех. Жестокий, кровожадный, в нём словно слышалась каждая их идея о том, что они сделают со мной.

Я побежала. Под несущиеся мне в спину смех и улюлюканья. Чувствовала, как задыхалась. Вдруг спину пронзила острая боль, я рухнула на колени, содрав с них кожу до крови. «Камень», — подумала отстранённо, мозг как будто работал отдельно от тела. Ещё один снаряд пролетел мимо. Я поднялась, пытаясь бежать. Двигаться. К концу улицы, к выходу. По ледяным ногам стекали горячие красные капли.

Где-то сбоку, в проходе, послышались голоса. Я резко затормозила, пытаясь набрать воздуха, чтобы заорать, но вдруг поняла — нельзя. Здесь я низший для всех.

Сзади подтвердили:

— Эй, милая, тебе нас мало, м-м?

Они не настигали меня, держались на одном и том же расстоянии. Загоняли добычу в тупик, растягивали удовольствие от игры. Мои глаза горели от холодных, мгновенно остывающих слёз, в мозгу стучало мамино: «не сегодня».

— Она же не думает, что может от нас скрыться?

— У нас есть куча времени!

— Даже можем просто подождать, когда ты наконец замёрзнешь, крошка!

Замёрзнешь.

Это слово показалось мне объёмным, осязаемым, мерзким на вкус. Я игнорировала его, отбрасывала, но сейчас оно ввинтилось в мозг. Ударило, как камень в спину. Я могу замёрзнуть. Как тот щенок, до которого, кроме меня, никому не было дела. И до меня — не будет.

Конец улицы приближался, впереди возвышался забор. Смешки позади становились всё громче и ядовитее. Я резко прижалась к правой стене, скрылась за горой строительного мусора, нырнула в неё, протиснулась в лаз и лихорадочно принялась закрывать его обрывками. Топот слышался всё отчётливее.

— Что?!

— Где эта тварь?!

— Где-то тут. В мусоре смотри!

— Сам лезь в это дерьмо!

— Эй, крыса! Слышишь меня? Знаю, что слышишь! Ты мне ещё попадёшься!

Я слышала. Сидя в узком туннеле и обняв руками прижатые к груди колени, я плакала: без слёз, без звуков, без сил. Сегодня был мой день Определения: ровно шесть тысяч дней с момента моего рождения. Лишь десять процентов населения империи в этот день начинают чувствовать холод. Становясь изгоями, низшими, рабами. Без голоса, без надежды. Одной из них оказалась я.

Отец открыл дверь лишь наполовину, я протянула ему лекарство. Слов не нашла. Он взял, задержав долгий взгляд на моих синих ногтях, и я поняла — это было прощание. Дверь передо мной закрылась навсегда.

Я стояла одна на дороге перед крыльцом и не знала, куда мне идти. Добраться до нижнего города снова будет трудно. Больно. Опасно. Теперь каждый был вправе бросить в меня камень по дороге, сдать полиции или просто убить. Низшая не имела права здесь находиться, наказание за это — смерть. Отца это не волновало.

Позади скрипнула дверь, из неё показалась сестрёнка с хмурым недоверчивым лицом. Между бровями у неё пролегла глубокая, но забавная складка. Отчего-то это показалось мне смешным. Сестра медленно подошла поближе и протянула мне красную тряпку — мою любимую сетчатую кофту. Я рассмеялась. Зло, надрывно, истерично.