— Я, как порядочная девица, буду сопротивляться, — жеманно протянул Кассиан. — Мне нравится. Кэс. Так меня никто не называл.

— Я вслух сказала? — ахнула Илзе. И добавила: — Я не люблю свое второе имя. Просто так. Не нравится.

— Я запомню, — улыбнулся Гарвести. — А в том храме и я был. Год назад. Там красиво, хоть и опасно. В тот год, о котором ты говоришь, погибло четверо бойцов.

— Как?!

— Отравились, — пожал плечами Гарвести. — Травы и цветы в тех местах ядовиты. Кто-то поел ягод, кто-то цветок понюхал.

Илзе нахмурилась. Она прекрасно помнила, как съела несколько горстей крупной, спелой земляники и запила водой из ручья. Ей не хотелось сидеть в лагере — военные пугали, а с сокурсниками она общего языка не нашла. Каждый норовил предложить смазливой грязнокровке «немного любви».

— Жаль, — вздохнула Эртайн, и капитан скупо кивнул.

Фруктовая вода Илзе не понравилась. Ох уж эта манера использовать соленую воду где ни попадя.

— Давай все же займемся твоей ногой. Времени уйдет много.

— Хорошо, — Гарвести улыбнулся. — Я подумал, неловко принимать тебя в спальне. И сообразил кое-что в гостиной.

«Кое-что» в гостиной оказалось длинной кушеткой, как в кабинете врача. Рядом стоял табурет, рядом с которым Илзе поставила свою сумку. Кассиан принес еще один стул.

— Я хочу посмотреть, что скрывается под твоим шрамом, — предупредила Илзе, накрыв табурет светлым платком, и начала выкладывать необходимые для осмотра вещи.

— Мышцы и кости, — хмыкнул капитан.

Не без некоторого смущения Гарвести снял штаны, оставшись в рубашке и носках. Улегшись на кушетку, он подобрал с пола подушку и подложил ее под подбородок.

Илзе поймала себя на некотором недовольстве — капитан остался в рубашке. Ее щеки заполыхали, нет, она, конечно, не хотела рассмотреть крепкую спину военного. Сильные, широкие плечи… Эртайн тряхнула головой, отгоняя ненужные мысли.

— Все хорошо? — спросил Гарвести. — Ты же понимаешь, что тебе не обязательно возиться с моей ногой?

— Но я хочу. — Она робко улыбнулась. — Я хочу, чтобы тебе не было больно.

Кассиан поспешно отвернулся. Сильных мужчин не красят подозрительно блестящие глаза. Капитан не мог припомнить, когда в последний раз кто-то так тепло к нему относился.

Взяв себя в руки, Илзе нанесла первый слой зелья на стеклышко. Она рассматривала длинный рубец, останавливалась, делала записи, добавляла быстро испаряющееся зелье. Гарвести успел заскучать.

— Мне кажется, или ты даже рисуешь?

— Схематично. — Илзе улыбнулась. — Капитан в разрезе. На самом деле, больше всего меня беспокоит возможность навредить тебе.

— Эту мазь мне прописывали, — нахмурился Кассиан. — Она, правда, помогает, только когда ты ее наносишь. В нежных девичьих руках даже яд становится лекарством.

— Приятно слышать, — Эртайн смутилась, — но нет. В том приюте, где я воспитывалась и училась, была одна женщина. Она учила вкладывать силу в зелья, или мази, или что-то иное. И как бы подхватывать частицы вещества, перенося их дальше. Рубец плохо впитывает мазь, и я переношу ее сквозь верхний слой огрубевшей кожи внутрь. Поэтому становится легче.

— Звучит сложно. — Гарвести немного поерзал. — Это тяжело? Магически?

— Я слабосилок, — криво усмехнулась Илзе, — для меня все тяжело. И трудно. Иногда больно. Но конкретно это — нет.

— Я надеюсь, что ты говоришь правду, — голос капитана звучал глухо. — Я тоже не хочу, чтобы тебе было больно.

Илзе прикусила губу. Слова Кассиана неожиданно приятно легли на душу. Когда к ней тепло относились? Только отец. И одна из наставниц в приюте. Но она была добра ко всем, а это не то же самое.