Всегда делил девушек на две категории: мышки и кошки. Одни — неудовлетворенные, неуверенные в себе злюки, мечтающие о принцах под одеялом по ночам. Другие — потаскушки, норовящие каждым жестом намекнуть на свои сверхспособности. Эта крошка возглавила новую категорию. Она даже пахнет иначе. Не гелем для душа, не стиральным порошком, не препаскуднейшим парфюмом. Сладкой ванилью перебивает аромат готовящегося блюда.

Чуть размыкает губки, окончательно переклинивая меня. Нескончаемым гудящим поездом в ушах застревает. Смотрю в ее бездонные глаза и, кажется, лечу куда-то в пропасть.

Дрожит. А я все ближе и наглее. Ощущаю тепло ее кожи. Слышу биение ее сердца и прерывистое дыхание. Один из нас вот-вот грохнется в обморок. И я не уверен, кто именно. Потому что оба на грани. Колотит до озноба. Будто два магнитных полюса.

— Рус!

Оборачиваюсь через плечо. Посреди кухни стоит Элла. Моя дорогая тетушка. Вместо того чтобы кинуться мне на шею, переводит ошалелый взгляд с меня на...

— Ярославцева, — наконец подает голос, вернув к себе все мое внимание. — Майя. Супруга Валентина Борисовича.

Усмехнувшись, отстраняюсь от нее и еще раз оглядываю с головы до ног. Бриллиант в обручальном кольце по карману только банкиру. Как и другой бриллиант, более дорогой, — молодая женушка.

— Да-а-а, за такую не грех уволить лучших парней из охраны, — произношу медленно, с расстановкой. — Майя… Прям как пчелка. Видела такой мультик? «Пчелка Майя»? Или тебя тогда еще и в планах не было, бабуля?

Глаза еще темнее становятся. Засасывают меня, скручивают, выжимают.

Интересно, узнала ли она меня? Помнит ли случай из аэропорта? Или роскошная жизнь добела память вычистила?

— Пирожок сгорит, — киваю на духовку и переключаюсь на Эллу. Та, насупившись, скрещивает руки на груди и ошпаривает меня исподлобным взглядом. — Хэй, пупс, ты чего?! — Подхватываю ее в свои объятия и, приподняв над полом, кружу. — Ты потяжелела, что ли? Или я размяк?

Улыбнувшись в ответ, Элла треплет меня по волосам.

— Наверное, ничего тяжелее ноута в своей Америке не тягал?

— Да так, — провокационно кошусь на Майю, — если только штангу по вечерам в качалке.

— Хм, бицуха стала крепче, — констатирует Элла, пожамкав мою руку через ткань пиджака и рубашки.

— А кубики тверже, — добавляю, сильнее распаляя новую женушку своего дедули. Обнимаю Эллу за шею, всучиваю ей букет и веду из кухни, шепча: — Ну-ка, пупс, расскажи поподробнее, что это за дичь?

Обернувшись, она улыбается уголком губ:

— Вроде утка.

— Я не про бедолагу на противне.

— Всего лишь рекламная кампания твоего деда. Ты же его знаешь, он из любого дерьма свою выгоду почерпнет.

С этим не поспоришь. Ярославцеву даже благотворительность приносит больше прибыли, чем убыли.

— Ты с ней поосторожнее, Русик, — предупреждает Элла, нюхая цветы. — Не рискуй. Лучше выкладывай, как тебя Богдан уломал приехать?

— Может, сначала ты расскажешь, чем занимаешься? Как ваша любовь с телохранителем?

Элла вмиг мрачнеет. Рука с цветами опускается, а ее глаза становятся стеклянными.

— Никак, — отвечает почти безжизненно. — Он погиб. Как в дешевом кино — спасая меня, — кривит от горечи губы и отворачивается.

— Фак… Прости, пупс, я не знал… — Притягиваю ее к себе и губами касаюсь виска.

По факту Элла приходится мне теткой, но с самого ее рождения я относился к ней, как к младшей сестренке. Я знал ее тайны, дразнил, шантажировал, как любой среднестатистический старший братец. Но я ее любил. Даже после скандала с дедом она оставалась единственной причиной моей связи с этим домом.