А в голове одно крутится.

Как бы до осени дотянуть и… и если выпадет все сделать верно, то взаправду сбежим с Ареем… Станька за бабкою приглядит. Деньгов ей отправлю, чтоб было за что век доживать. Не станет царица-матушка старуху из деревни выколупывать, чай, не царское сие дело…

…а мы уедем.

На самый край мира, хотя ж Люциана Береславовна и утверждает, будто бы краю оного вовсе не существует, что сие – исключительно оптическая иллюзия, а на деле землица наша, что шар, вроде мячика дитячего. И что если все время в одну сторону исти, то с другой выйдешь, правда, конечне, как в сказках тех, и сапоги железные, ходючи, истопчешь, и караваи медные изгрызешь, и сам, может статься, сгинешь на чужбине.

Сказывала.

И показывала.

Что карты. Что шар, картами размалеванный, голобусом величаемый. И вроде глядела я, верила, а душой не понимала, как же так, чтоб землица нашая круглой была? И как с оное землицы тогда мы не падаем? Нет, это она тоже объясняла, правда, вздыхала и пеняла меня за дремучесть, а заодно уж книжиц дала цельный короб, на внеклассное, как сама сказала, чтение, чтоб мою дремучесть побороть и политесности во мне прибавить.

От книжицу я и читала.

Пыталася.

Жаркотень… на такое жаре буквы сами собою расползаются. А еще мысли мои, что масло, растекаются… точно, уедем… чтоб как в сказке… подхватит меня добрый молодец в седло и увезет за горы далекие, моря соленые…

За моря, пожалуй что, не надобно. За морями теми земли лежат, где люди черны, а звери предивны… ладно, к зверям-то я привыкла б, а вот серед черных людей зело выделяться станем…

- Посмотри, сестрица, - голос Маленкин перебил мои размышления, а я аккурат меж свеями и саксонами выбирала, прикидваючи, где нам с Ареем больше рады будут. Выходило-то, что нигде. – Неужели ныне и холопок грамоте учат. Что читаешь?

Маленка села рядышком и острым локотком меня в бок пихнула. И вроде сама мала, ведром накрыть можно, и силушки в ней – на слезу кошачью, а локоток остер, ажно дыхание перехватило.

А она книжку цапнула.

- «Описание земель дальних»… скукотень. Зачем тебе это, девка?

- Меня Зославой кличут, - буркнула я и за книжкой потянулась.

Боярыня ее за спину упрятала и язык показала, мол, попробуй отбери, коль сумеешь. Я ж только рученькой махнула, небось, книжка не из самых дорогих, и если збиедает ее сия стервядь, а она может исключительно из редкостного паскудства своее натуры, то заплачу Люциане Береславовне…

- Буду я всяких там имена запоминать.

И сама сидит.

Глядит.

Выглядывает, злюся ль я.

Не злюся. На больных и блажных не обижаются, а она… вот может и выглядывали ее, что жрецы, что магики царевы и не углядели зла, да только и добра в Маленке ни на ноготочек. Человек ли она? Не ведаю. Может и да, есть же ж такие люди, которые иным жизни не попортивши, счастия не ведают.

- Эй ты, моя сестрица знать желает, когда жених ее явится, - она поднялася и книжицею меня по голове стукнула. Точней, попыталася стукнуть, да я уклонилась и книжицу перехватила, дернула легонько да с выкрутом, как Архип Полуэктович показывал, она и не удержала. – Да ты еще пожалеешь, что на свет родилась!

Маленка аж побелела от злости. И ноженькой топнула. Ну да меня топотом не больно напугаешь.

- Жених, - говорю, в глаза глядючи, - так откудова мне ведать? Пущай письмецо ему напишет… передам, так уж и быть.

Говорю, а сама… лед-ледок… нету льда… не ложится он на пересохшее русло. И видится мне Маленка не девкою, а рекой, из которой вода ушла, на самом дне разве что пара мерзлых лужиц осталася. В такие не провалишься.