- Ты, девка, - она уж шипит, слюною брызжет, что сковородка жиром, - говори, да не заговаривайся… делай, что велено!

- Кем велено?

- Мной!

- Когда велено? – и гляжу так ясненько…

- Сейчас!

- Да?!

…была у нашее боярыни серед дворни девка одна, за редкую красоту взятая. Волос золотой, глаз – синий, личико чистое. И сама-то она, что лучик солнечный, завсегда ясна и приветлива. Вот и позвали в усадьбе служить. Только ж оказалося, что все у ней в красоту ушло. В голове ж пустотень… начнут ей поручение давать, она глядит, глазищами хлопает и улыбается.

Что она мне вспомнилася?

- Ты… - Маленка ажно дар речи потеряла. – Ты… тут не шути мне!

- С кем?

- Думаешь, самая умная? – Маленка вцепилась мне в руку и пальцы сжала, выкрутила. От же ж, боярыня, солидность иметь должна урожденную, а она щиплется, как гусак паскудный. – Ничего, дорогая, скоро поймешь, с кем связалась… все вы поймете…

И сгинула.

Чего хотела? Я книжицу-то отряхнула, положила на тряпицу чистенькую да возвернулась. Как там Люциана Береславовна сказывала? Самообразование – ключ к успеху. Вот и будем оный ключ ковать… капиталу головную множить.

Пригодится, чай.

…не, к свеям не поедем. У них бабы уж больно хороши, если описаниям верить. Лицом белявые, волосами пышные… баб мне и ноне хватает. Может, к морю?

Арей объявился ближе к полудню, когда я до страны-Кибушар дочитала. Про нее нам, помнится, Милослава сказывала, да как-то коротенько. В  книжице-то про этую страну добре расписано было, что, мол, лежит она на песках, а в тех песках родники живые, и на каждом роднике свой царь сидит. И у него – жен столько, сколько прокормить он способный. У одних – дюжина, у других – ажно и пять дюжин.

Туда мы тоже не поедем жить, а то мало ли…

…вот отчего так, что у азар, что у кибушаров, что у иных многих народов одному мужику много жен позволено брать. Но нигде нету такого, чтоб одной бабе двух аль трех мужей прибрать можно? Иль с того сие, что ни у одной бабы в здравом розуме на двоих мужиков нервической силы не достанет?

- Здравствуй, Зослава, - Арей сел рядышком и протянул леденца на палочке. Простенького такого петушка, которого из сахару варят да с соками разными. И соки леденцы в разные колеры красят. Нынешний был золотым, полупрозрачным и до того сладким с виду, что рот слюною наполнился.

- Спасибо.

Петушок был духмяным. И значится, не только сахар, но и меду не пожалели.

- Что у вас за беда приключилась?

- Где?

Арей тяжко вздохнул.

- Прислали мне нарочного с письмом, что тут мою невестушку обижают. Вот думаю, которую…

Я петушка и отложила.

Разом и цвет утратил, и запах, и… и тошно стало. Я тут сижу, мечтания мечтаю об том, как жить станем, пусть и на краю мира. Может, получится до того краю добраться и с его плюнуть.

- Не меня, если…

…если считает он меня своей невестою.

- Да я так и подумал. Тебя обидеть можно, конечно, но жаловаться ты не привычная. Она и царице отписалась.

- Которая из них?

- Тоже заметила? – он руку мою нашел и погладил осторожно. – Вернись в общежитие…

Я б с превеликою радостию. Пусть и велик терем, мне дареный, пусть и богат, полны сундуки добра, а все одно неуютно мне в нем.

Дом?

Нет, не дом… не тот, об котором мечталось… да только как оставишь гостей, пусть и незваных, да званием немалых.

- Плевать, - Арей тряхнул головой. – Я только и думаю, как бы они тебя… как бы ни случилось чего… не знаю… Меня с вами отправляют. А их – со мной, то есть, формально – с братом, который безмужних сестер в городе оставить боится.

- А он боится?

Ильюшка в гости кажный день заглядывал. Только гости были престранны. Он являлся и садился за стол, сестрицы усаживались напротив. Да так и сидели, молча, глазея друг на дружку. Высижвали, когда час, когда и два, а после расходилися.