- Останься, - попросил Арей. – Никто не заставит тебя ехать. Скажи Люциане, она тебе мигом дело отыщет, где подальше… или вовсе больной скажись. Поверят.

- А практика?

- Зачтут. Найдут способ. Зослава…

…что сказать. Не он первый говорит об этаком. Мол, всего-то надо, что захотеть, и сподмогнут добрые люди, сумею отвод дать, чтоб не ехала я в земли дальние, не искала приключениев на зад свой, который ноне вовсе не так уж и широк. Да только… вот, как мне их всех бросить?

Царевичей бедолажных.

И Кирея, который чем дальше, тем беспокойней делался, будто грызло изнутри его то самое азарское пламя, с коим не всякому совладать выйдет? Ильюшку… Лойко… невестушку свою названую утративши, он сделался смурен и молчалив. Наособицу держится, а тронешь, вспыхивает злостию непонятной, только и отгорает быстро, сам винится.

Куда они одныя?

Да и… есть же ж и слово даденое, и монета клятая, и жених, который, даст Божиня, женихом и уйдет… есть сон мой и книга серая, которую Хозяину вод возвернуть надобно, пока иных каких бед она не натворила. Есть… многое за мною есть.

Не останусь.

А захочу, то, мнится, и не оставят.

- Нет, значит, - Арей понял все без слов. Обнял. Коснулся сухими губами лба. – Извини…

- За что?

Он-то в чем виноватый?

- За все… за то, что вышло так, неудачно… за то, что сам я…

- Обнимаетесь? – Маленкин визгливый голос едва ль не заставил подскочить. Еле на лавке усидела, честное слово. – Ты погляди, Любляна, на это безобразие!

Стоит боярынька нашая, руки в боки уперла, глазьями зыркает гневно, значится, ноженькой притопывает… ох и грозна, как мышь, на кота войной пошедшая.

- Погляди, погляди… при живой-то жене…

- Пока не жене, - Арей руку свою не убрал. И чуяла я, злится. Внутри закипает дикое азарское пламя, а Маленке то в радость. Ажно засветилась.

- Невесте, царским словом дареной! Тебе, ублюдку, милость великую оказали…

- Цыц, - рявкнула я.

И как-то от так рявкнула, хотя ж от жизни не крикучая, что Маленка присела. Правда, скоренько спохватилася и айда в крик.

- А что тут делается! – визгучий голос ее всполошил курей, развалившихся было на солнцепеке, и те с квохтанием брызнули в стороны, только пыл поднялся. – А люди добрые…

Ох, и верещала она! Вороны и те слухали-заслухивались, до того красиво выходило. Этак не кажная торговка сумееть, не то, что боярыня родовитая.

Я прям роту и открыла.

После-то вспомнила, что Люциана Береславовна за этот рот раззявленный, которым только мух ловить, ругивала крепко, и закрыла. Подперла кулачком щеку, на Маленку уставилася. Ну и гляжу, значится, жду, когда человек проорется. Она же ж, знай себе, по чести идет, что по мне, что по Арею и егоной матушке… что по моих родителях… выдохлася, наконец.

- Пересохло в горле? – молвила я найлюбезнейшим тоном. – Может, кваску подать?

Маленка только запыхкала, что твой еж, и выскочила с горницы, только дверью ляснула так, что мало терем не развалился.

- Кваску, значит? – Арей бровку поднял.

- Кваску… а то мало ли, может, всего не досказала…

Глянули друг на друга и прыснули смехом. От же ж… люди добрые…

И недобрые.

- Знаешь, Зослава, а с тобой весело, - Арей отер слезящиеся глаза. – Даже когда причин для веселья вроде бы и нет…

- Царице жаловаться станет?

- Разве что для порядку. А так ее никто слушать не будет, и она это знает распрекрасно… нет, здесь другое. Пройдемся? – встал и руку подал.

А я что? Приняла… как оно там осенью еще будет, оно вилами на воде писано. Может, и не доживем мы до тое осени, так чего время на глупости тратить?

Выплыли мы со двора, лебедь с лебедушкой. Ну, хотелося мне лебедушкой хоть когда побыть, правда, чуяла всею сутею своей, что не лебедушка я, но как есть гусыня обыкновенная. А и пускай себе, тоже птица хорошая, строгая.