– Ромашка? – бодрый голос одноклассника, Саши Василькова, сбивает меня с настроя принести извинения и быстро проскользнуть мимо. – Ты-то мне и нужна!

Я не успеваю и пискнуть. Одной рукой он ерошит свои зачесанные светлые волосы, второй же — с силой хватает меня за плечо, утягивая в сторону подоконников.

– Ну, колись, в чем дело? – в его притворно оптимистичном тоне проскальзывает угроза.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – говорю я, потому что действительно ни черта не понимаю.

Да и как понять, когда весь день мне только и делают, что раздают советы да угрозы?

– Все ты понимаешь, – шипит одноклассник, его серые глаза щурятся. Он складывает руки на груди, опираясь задом о подоконник. – Если не хочешь ещё раз искупаться в краске, лучше выкладывай все как есть.

У меня натуральным образом отвисает челюсть. Так это… его рук дело было, не Марка?

Тогда, получается, что я напрасно все эти дни злилась на Кострова за ту глупую шутку.

"Ну ты и дура, Катя, круглая причем", – в голове тут же зреет вывод.

– Но я правда не понимаю, о чем ты хочешь знать, – произношу, мысленно борясь с бушующей лавиной эмоций и предположений.

А что если я ошибалась не только в этом случае? Украденные вещи из раздевалки, исписанный маркером обидными словами рюкзак, выброшенные из окна учебники, исправленные на негативные оценки в журнале… Что если весь прошлый год я только хотела думать, что все это дело рук Кострова?

Нет, конечно, это не обеляет репутацию Марка, ведь его словесные издёвки ни с чьими перепутать нельзя. У меня нет слуховых галлюцинаций. Однако, быть может, он все же не такой уж и говнюк, как мне все время казалось?

– Турика посадили на домашние арест, лишив телефона. Марк не отвечает, фиг знает, где он, чем дышит и чем живет. Зато все прекрасно вчера видели, как вы вместе свалили с матана, после которого на уроки явилась только ты, – заявляет с упрёком в голосе Васильков, будто это даст мне понимание темы для разговора.

– Марк не выходит на связь? – после всего услышанного, это единственное, что невольно сорвалось с моих уст.

Что же ему такого сказал директор? Неужели, решил наказать сильнее, чем меня, по сути обычную девчонку без гроша и сильных заступников за спиной? Это больше напоминает бред.

– Да, я так и сказал, – сухо подтверждает Саша и склоняется ко мне. – А теперь скажи ты мне, Ромашка полевая, что вчера ты наговорила диреку такого, из-за чего пацанов отстранили от учебы?

– Мы… То есть, они… – я замолкаю, задумавшись.

А почему, собственно, Васильков не знает событий вчерашнего дня? Он же их друг. По крайней мере, они всегда трутся вместе. Неужели, Терентьев, у которого был способ дать знать, что он под домашним арестом, не сказал бы Саше почему они получили такое жесткое наказание?

Я не питаю особых трепетных чувств по отношению к дружбе других. Но и быть камнем преткновения тоже не горю желанием.

– Спроси у них сам, – собравшись с духом, выпаливаю на одном дыхании. Ладони дрожат, поэтому их приходится сжать в кулаки.

Мы сталкиваемся взглядами. И если в моих явно отражается противостояние неуверенности с взявшейся откуда-то упертостью, то в глазах напротив — ничем неприкрытая злоба.

И мне банальным образом становится вдруг страшно за себя. Саша никогда не показывал себя с такой стороны, будучи всегда в приподнятом весёлом настроении. Посмеяться он горазд, это точно. Но сейчас сразу видно — ему не до шуток.

Одноклассник ударяет по подоконнику кулаком. Сильно, с шумом и руганью, звучащей сквозь сжатые зубы. Ещё раз мажет по мне каким-то пугающим, темным взглядом, разворачивается и стремительно уходит по коридору.