— С ним все хорошо. Пока, — делает акцент на последнем слове, а у меня снова — кровавая пелена перед глазами.

— Я хочу ее услышать. Без этого можешь подтереться своими договорами, ты меня понял?

Долгое молчание, шорох. Я вжимаю трубку в ухо, боясь упустить хоть какой-то звук, но ничего не слышу.
За моей спиной открывается дверь, я не глядя, показываю кулак, — чтобы никто не посмел нарушить мое ожидание голоса ребенка.
Ребенка, которого ни разу не видя живьем, я начинаю ощущать своим. Хотеть защитить. Спасти.

Удивительное и страшное чувство: оно делает тебя беспомощным и уязвимым, потому что за себя ты можешь постоять, за себя не страшно.

А за крохотную девчонку, которую украли у мамы, которая содержится в черт пойми каких условиях, как ее кормят, кто за ней приглядывает, что ей говорят, как касаются — ничего этого не известно.

При мысли о том, что ей могут причинить вред, кровь в жилах кипит, мышцы, готовые броситься в бой в любую секунду, напрягаются.

Но пока я сражаюсь с ветряными мельницами, а личность падлы, что манипулирует мною таким низким методом — так и неизвестна.

— Ну-ка, кто у нас тут? — голос по-прежнему звучит металлически, но я слышу в ответ детский лепет, испуганный, и представляю, как чужой мужик тянет руки к дочке Карины. Убью.

Не просто убью — кишками наружу выпотрошу, чтобы собаки его жрали, а он подыхал и все это видел.

— Скажи: папа, — говорит он, точно издеваясь, и видимо, подносит трубку ближе к ребенку.

И Лея, несмотря на страх, делает то, что ее просит незнакомый и страшный дяденька. Говорит первое в моей жизни:

— Па-па.

Одно слово — как резкий хук справа, оглушает, впечатываясь в черепную коробку, проникая в мозг, во все нейроны.

Катастрофически мало воздуха, рывком дергаю рубашку на груди, вырывая пуговицы. Если мгновения назад еще были сомнения: подписывать листы или нет, торговаться до последнего, даже — если идти по краю, то теперь я обезоружен полностью. Не знаю, кто этот чертов урод, но бьет он точечно и всегда прямо в цель.

— Только тронь ее, — хриплю, Дамир делает шаг ко мне, но я отмахиваюсь: все нормально, все обязательно будет, мать его, нормально, только не трогайте меня. Мне бы пережить это чувство наедине с собой, но нет времени, даже чтобы отдышаться.

— Документы подпиши, Арслан, передай их. И без фокусов.

Внезапная тишина в трубке, мир вокруг вообще кажется онемевшим. Я встряхиваю головой, заставляя все снова вернуться на круги своя. Перевожу тяжелый взгляд на Дамира.

Хочется сорвать на нем. На нем — потому что нет никого ближе сейчас, на нем — потому что стоит с покерфейсом, с вытянутыми в тонкую линию губами. Ему-то, млять, что, это не его ребенок, не его шантажируют, можно и бровью не вести.

А может — он сам причастен?

Я готов сейчас подозревать любого, во мне полностью отключен разум, я эти минуты на адреналине, как на чистом топливе — разрушительная энергия беспомощности и гнева.

— Даже не думай, — качает Дамир, прежде чем я успеваю сорваться, — выкинь эту хрень из головы.

— Точно? — наступаю я, — а может, мне стоит тебя тряхнуть как следует?

— Тряхни, — кивает он, откровенно злясь, — и что изменится? Легче не станет, я не крыса и не шакал.

Его слова неожиданно отрезвляют, я лишаюсь начисто запала бить ему рожу. Одномоментно, как провода перерезали.

— Подпишешь? — подбородком указывает на документы, я молчу. Тогда Дамир подходит, берет их со стола, читает быстро. Я вижу тень, бегущую по его лицу, видимо, нужный пункт он заметил раньше, чем я.

— Нет, — он смотрит на меня, — это подстава. Тебе голову отрежут.