Я никогда и никого не убивал. Своими руками — точно, на них нет крови. Но в такие моменты мне кажется, что я способен на все.

Особенно, когда по телефону вместо приветствия раздается детский плач.

Я сжимаю трубку, закрываю глаза. Слушаю, как рыдает дочка Карины, а внутри все стынет от невозможности забрать ее, утешить ребенка.

— Что тебе надо, тварь? — спрашиваю, он слушает, точно слышит мои слова. Но ничего не говорит, обрывает разговор.

Телефон жалобно хрустит в руках, еще немного и сломается. Я все еще слышу эхо детского плача, оно теперь навечно впечатано в мою память.

— Ублюдки, — пытаюсь стереть красную пелену, застилающую глаза. Наверное, поэтому пропускаю появление Карины.

Она стоит, опираясь на здоровую ногу, глаза огромные, на лице — ни кровинки. Бледная до жути.

— У тебя лицо дергается, — говорю ей, а она даже не чувствует, прижимает ладонь к щеке, пытаясь унять нервный тик.

— Говори, — просит, — ты ее слышал?

Киваю.

— Плачет. Но живая.

— Живая, — повторяет Карина, и скатывается по стенке. Ее трясет так, что зуб на зуб не попадает, я подхожу, поднимая ее на руки, как ребенка.

Такая легкая, ничего почти не весит, но я ощущаю ее всем телом, каждой клеткой. Ее прикосновения бьют по нервам, я избегал тактильной близости как мог. А теперь держаться тяжело, даже несмотря на ситуацию, это какая-то болезнь, не иначе.

— Тише, тише, — успокаиваю ее и несу на кровать, даже не башкой думаю, все как на автопилоте. Карина держится за меня мертвой хваткой, тонкие пальцы, узкое запястье — а сил так много.

Я пытаюсь оторваться от нее, чтобы увеличить дистанцию, мне и так пипец как тяжело, но мы словно два магнита с разными полюсами, не оторваться.

Я вижу ее рот, нижнюю губу со следами от зубов — она прикусила ее почти до крови. Остановиться надо, а я подушечкой пальца провожу, пробуя на мягкость. Карина смотрит на меня, заглядывает в самую душу, а меня размазывает просто по поверхности.

Вся кровь отлила от башки, наверное, это извращенство, но она мне нужна позарез.

Чтобы не захлебнуться в собственной ярости, чтобы ей не дать утонуть в слезах.

— Не уходи, — шепчет она жарко, рушит все мои баррикады, которые и так едва держались.

Я нависаю над ней, придавливая всей массой, Карина охает, распахивая рот. Я глаза закрываю, целуя ее, мы зубами стукаемся, как два безумца. Не до нежностей, сейчас они вообще ни к месту, хочется по-звериному, до боли, и Карина это тоже чувствует. Стаскивает с меня футболку, царапает острыми ногтями спину, только я почти не ощущаю, я готов стерпеть большее.

Ее футболка тоже летит куда-то в сторону, я смотрю на ее тело. Не изменилась ничуть, впадина пупка, под ним — тонкая полоска светлой кожи над самым краем белья.

Шов от кесарева, отметка о том, что она мать.

Возможно, это должно отрезвить, вернуть в реальность, но нет, на мои желания никак не влияет этот факт.

Карина тянется ко мне, целует снова, а потом шепчет в ухо:

— Верни ее.

Я отшатываюсь резко, сбрасывая ее руки с шеи.

Дрянь, какая же она дрянь…

Мне словно за воротник ушат воды наливают. Все это — игра, манипуляция. А я как тюфяк, потек, вспоминая прошлое. Только самое главное, что Карина предательница, успел позабыть.

— Ты куда? — садится она, но я на нее даже не смотрю. Не хочу даже взглядом касаться этого тела.

— Не важно, — натягиваю обратно свою одежду, испытывая горькое разочарование. Чуть не повелся ведь на эту ведьму, она только кажется беспомощной, а цель одна. Твою мать..

Вылетаю из дома, будто за мной черти гонятся, сажусь в автомобиль и топлю до упора педаль в пол. Ворота едва успевают передо мной открыться, я несусь на трассу, разгоняясь почти под двести.